Евгений Красницкий - Не по чину

Второе: «малый подарочек» от святого отца, пусть и несколько запоздавший, тем не менее, дорогого стоит, ибо этот дополнительный рычаг дает вам возможность манипулировать практически любым священником как сейчас, так и в будущем, когда речь зайдет о крещении язычников.

Третье: вам только что открытым текстом не только подтвердили ваши подозрения о наличии в Ратном и в крепости туровской церковной агентуры, но и назвали пару имен… Верить или нет — мы еще посмотрим, но «один пишем, два на ум пошло». Агенты не только на вас стучат, но и от вас что-то передать смогут, при нужде, а надежная связь — великое дело.

Можете добавить сюда полученное благословение на создание богословского факультета, еще один, практически неиссякаемый источник пополнения учащихся Академии, причем независимый ни от Нинеи, ни от ратнинских стариков. В общем, если суммировать все вышеперечисленное, то получается, что главный туровский особист не то что намекает, а прямо-таки криком кричит, предлагая вам свою помощь, причем взамен ничего не просит.

Ничего не понимаю. Ну не бывает так!!! «Бойся данайцев, даже и дары приносящих!» На что угодно поспорю — наживка это! Вот только какой ожидается улов, если наживка такая жирная? Чего ему от вас надо, и достанет ли у вас сил расплатиться за его «подарки»? И ведь отказаться нельзя …»

— Это да… Расскажи-ка мне еще про него, а то и забыли за делами. Дела не убегут, а он… Думаешь, не любил я его? Думаешь… А у меня, может, и не было никого роднее… — Феофан смотрел прямо перед собой осоловевшим взглядом пьяного почти что вдрызг: то ли и впрямь, наконец, развезло, то ли притворялся — у него не разберешь. — Но любить — одно… А вот ради высшей цели… — монах в упор глянул на Мишку. — Не понимаешь? Не-е-ет, ты должен понять! Если не сейчас, так потом непременно. Вот городненского князя взять… Молчи! Знаю я все. Не мое это дело и не твое — княжье. А понимаешь ты, в чем его главная вина? Ну? Скажешь, что ляхов пропустил?

Епископский ближник невесело усмехнулся, и Мишка с удивлением подумал, что пьяный ли притворно или на самом деле, но сейчас Феофан искренен.

— Нет! Главная его вина — он прежде своего долга поставил жизни своих детей и жены! Не мог он по-иному решить, но все равно это вина… И на смерть их обречь — грех бы на душу взял, но то, что поддался врагам — вина несомненная. Ибо есть — должна быть! — высшая цель. У каждого, кто не просто для себя самого живет! — священник замолк и задумался, забыв про собеседника.

«С ума сойти: в двенадцатом веке встретить типичного «государева человека», когда еще и понятия-то такого нет! Не ожидал, ей-богу не ожидал! Сюрприз, конечно, приятный, но тем более непонятно, с какой стати ему вас так настойчиво обхаживать? Что «государев человек», да еще церковный деятель с такой увлекательной специализацией, как отец Феофан, рассчитывает поиметь с вас? И с вас ли? А с кого тогда? С ваших пацанов, что ли? Или… с Ратнинской сотни? А каким боком тут сотня прилепилась? Разве что в Турове уже наслышаны о наших боевых подвигах за болотом и потирают руки в ожидании новой паствы?

Мало вам было уравнения со всеми неизвестными, так нет — еще одна переменная величина добавилась! И ведь ни одна сволочь нужной вам информацией так и не поделилась !»

— Потому монахи семьи и не имеют, чтобы такого искуса не испытывать, — прервал Мишкины размышления Феофан, — нет из него достойного выхода, чтобы душу не погубить! Если бы я мог его спасти — спас бы. Но душа его и так безгрешна, а телесную погибель… От этого никто спасти не властен! Говори… Говори мне про него — все что знаешь, рассказывай!

Хмель все-таки одолел отроческое тело, и Мишка вконец заплетающимся языком снова начал рассказывать про отца Михаила, что мог припомнить, стараясь только сохранить достаточно власти над собой, чтобы не наговорить лишнего.

Tempora mutantur et nos mutamur in illis ( лат .). — времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

В те времена все славяне вполне понимали друг друга без переводчика — диалекты разных племен еще не разошлись так далеко, как сейчас.

Стокгольмский синдром — парадоксальное возникновение у заложников симпатии, привязанности к захватившим их террористам. Впервые описан после захвата заложников в 1973 г.

М.А. Булгаков. «Мастер и Маргарита», гл. 24 «Извлечение Мастера».