Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»

– Крепись, сыне, – сказал игумен Матфей, положив руку на плечо князя. – А ты-то чего думал? Сам кашу заварил, сам ее и расхлебывай.

– Боязно, отче, – честно ответил Мезецкий. – И еще неладно как-то… Добро бы, Шуйские стояли да Долгоруковы с Голицыными. А так, вроде выберут меня из бедности. Болтать потом будут – потому Мезецкого избрали, что рядом никого не было…

– Сам знаешь, на каждый роток платок не накинешь, – хмыкнул отец Матфей. – Я намедни келаря нового ставил, так и то шушукаться начали – за что, мол, честь-то такая? И кто шушукает? Мнихи, в святой обители!

– И что, отче, ты с ними сделал? На хлеб с водой посадил?

– На хлеб да воду сажать – это не наказание, а честь великая. Схимомонахи на хлебе и воде живут, а их молитва более Господу угодна, чем другая… Я болтунов помощниками сделал. Пущай сами тряпки да веники считают, вот тогда и поймут – честь это или труд великий!

– Вона! – восхитился Мезецкий. – Как бы мне-то болтунов помощниками сделать?

– Господь подскажет, – улыбнулся игумен. – Только немножко погоди – не избрали тебя царем-то…

– Это точно… – вздохнул князь. – А изберут, так еще до Москвы идти. А как шапку Мономаха из Польши возвертать?

– Бог даст, возвернешь, – утешил игумен. – А нет, так мастера на Руси не перевелись… И шапку тебе сошьют, и обруч лучше прежнего скуют. Золото да самоцветы, какие нужны будут, тоже найдутся. Я сам последнее вытрясу, а на такое дело отдам! Что шапка Мономаха? Главное-то не сама шапка, а то, на ком она сидит… Ну, ступай, сыне, отдохни чуток. День завтра трудный…

Получив благословление настоятеля, Даниил Иванович решил пока не идти в слободу, к жене, а подумать о ноше, которая может на него свалиться.

Скользнув взглядом по незнакомому привратнику, открывавшему узенькую калитку в Святых воротах, князь пошел по бережку, рассматривая частокол, вбитый в дно Сиверского озера.

Поразмыслив, Даниил Иванович понял, что в цари он хочет, но ждет, чтобы поуговаривали… «Как девка на сеновале. Вроде упирается, а сама хочет, чтобы подол задрали!» – рассердился на самого себя.

Награждая себя поносными словами, Даниил Иванович не услышал торопливых шагов за спиной, но, почувствовав чье-то разгоряченное дыхание, сделал шаг в сторону… и нож, направленный под лопатку, прошел вдоль груди, слегка поцарапав золотое шитье на ферязи. А будь на нем один охабень – прорезал бы!

Служилый князь в пятом поколении не стал звать на помощь (да и некогда!), перехватил руку злодея, прижал ее к туловищу, а потом въехал лбом в переносицу. Удар не княжеский, зато вор выронил нож. Отбросив нападавшего в сторону и для верности пнув его ногой в висок, князь собрался перевести дух, но не тут-то было – от калитки к нему бежали еще двое мужиков с ножами, одетые в монашеские рясы.

«То-то мне рожа привратника не понравилась! – подумал князь, нашаривая рукоятку сабли, и выругался: – Мать-перемать… Подал пример на свою голову… Ладно!» Даниил Иванович метнулся к воде, где легкая полоска прибоя омывала камни и камушки, выбирая оружие.

Обкатанный озерной водой булыжник встретился с головой первого нападавшего. Чавкнуло… Второй лжемонах умудрился уклониться и прыгнул сверху. Прыгать было не высоко – с полсажени, но все же на это понадобилось время, за которое безоружный Мезецкий успел отойти до частокола. Дальше идти было некуда, и пришлось принимать бой.

Отбиваясь, князь уверился, что дерется с ратником, – вон, так и норовит пробить левый бок. Удар поставлен хорошо – пробьет не только кафтан, но и кольчугу. Закрывая бок, пришлось подставить плечо. Боль сильная, но рукой можно двигать…

Злодей, почувствовав слабину и завидев кровь, обрадовался.

«А хрен тебе!» – мысленно воскликнул князь Даниил, подставляя под удар ножа раненую руку. Обхватив руками шею разбойника, обвил ему спину ногами и, уронив в воду, принялся топить… Злодей яростно взбрыкивал и, наверно, сам бы погубил раненого князя, но Даниил Иванович, умудрившись сохранять хладнокровие, вырвал из раны нож и, воткнув клинок в глаз злодея, прижимал его до тех пор, пока тот не перестал брыкаться…

Ухватив здоровой рукой раненую, Мезецкий утешил себя: «Ниче, бывало и хуже… Добреду до обители, там перевяжут» – и, сделав шаг, почувствовал боль в бедре, увидел, что снизу выбивается что-то бурое…

«Раззява!» – ругнулся князь.

От частокола, где три года назад остановили ляхов, до берега было саженей десять. Сейчас расстояние казалось недосягаемым…