Елена Хаецкая - Дорога в Монсегюр

На ноги не ступить. На ступни страшно смотреть — вздулись пузыри, один лопнул и прилип, там красно-бурое пятно. Гм, интересно — смогу ли я ходить?

Полежала еще немного на кровати, не в силах оторваться от замка Фуа — будто гость в моей скромной тесной комнатке. Порастирала ноги. Обулась, ступила на пол — вроде бы, ничего, жива.

В последний раз оглянулась на окно, взяла панамку, сумку и ушла.

Вчера портье взял у меня 15 франков — плата за завтрак. Маленький портье немного говорил по-немецки, что значительно облегчило нам взаимопонимание. Я спустилась в столовую, съела булочку с кофе, попрощалась со служащими, и тут явился директор. Он по-хозяйски расцеловал всех кухарок и консьержек, после подошел ко мне.

— Уходишь?

— Да, месье.

— Пожила бы тут…

— У меня отель в Тулузе. Я должна вернуться.

— Жаль. Но ты приезжай еще…

Он дал мне рекламную листовку общежития, проводил до дверей и там, уже на пороге, обхватил своими лапами за плечи, прижал мою голову к своему животу, сильно потрепал по затылку:

— Счастливого пути, маленькая русская!

И расцеловал в обе щеки.

Я отправилась бродить по Фуа. Времени до поезда было еще много. Я купила еще одну фотопленку и бесконечно фотографировала узкие улицы, восходящие к скале или сбегающие к реке Арьеж, лавочки, кафе, фонтаны. И всегда, так или иначе, в просвете мелькал замок графов Фуа — заботливый, чуткий, любящий страж этого небольшого и светлого городка.

Ах, как разговаривают в Фуа! Россиниевские речитативы, выпевание, подхватывающее фразу, едва лишь она отзвучала в устах партнера — растянутые гласные, особенно в конце фразы — все немые "е" произносятся и тянутся, чтобы у собеседника была возможность потянуть дальше эту бесконечную ленту пения-говорения, не обрывая ее.

Я забрела (естественно!) в книжный магазин, где и купила книгу «Симон де Монфор и драма катаров».

И снова — бесконечное кружение по Фуа… Наконец, я стала искать вокзал (правильно — «гар», но в Лангедоке произносят «гаре»). Заглянула в дом к одной доброй тетушке, спросила — правильно ли иду. Тетушка захлопотала, пригласила к себе, с балкона показала, где находится вокзал: я шла правильно, но только по другому берегу реки Арьеж и мне надо было возвращаться и переходить мост. Тетушкина дворняжка радостно встала на меня лапами.

Тетушка спросила, откуда я родом. «Из России». — «Ай, какое безобразие: русская и не говоришь по-французски. Милочка, русские — они просто ОБЯЗАНЫ говорить по-французски…»

Она забралась в холодильник и вытащила две коробочки сока, апельсинового и яблочного. Обыкновенные коробочки, у нас такие продают в каждом ларьке. «Возьми-ка, а то захочешь пить…»

Умытая ее добротой, как живой водой, ушла — по пыльной дороге, мимо заборов и закрытых от жары ставней, по берегу быстрой горной речки Арьеж, снова к замку Фуа, к мосту, а там — по рельсам, к вокзалу, к поезду, увозящему меня в Тулузу — в Тулузу из Фуа, где все были так добры ко мне и где (как, безусловно, врал директор общежития) меня будут с радостью ждать, когда бы я ни вернулась…

Я в Тулузе. Я — дома.

Мой прекрасный южный город. В просвет улицы св.Бернарда, выходящей на Страсбургский бульвар, видна башня Сен-Сернена. Там — мой дом. Мой дом в Тулузе.

Мое окно, звон с собора, початая бутылка красного вина, купленная в соседней лавочке и откупоренная ключами (то есть варварски). Пью вино, слушаю тихое гудение счастья где-то там, за ребрами, где помещается таинственная утроба души.

Вечером, облачившись в длинное платье, иду в собор Сен-Сернен. Я немного робею: у нас бы женщину без платка из церкви выгнали со скандалом. Однако бояться нечего: я пришла не к мессе. По собору бродят туристы, в том числе дамы в шортах. Единственное, о чем предупреждают объявления а каждом углу: просьба соблюдать тишину из уважения к святости этих мест.

Полукруглые арки, затхловатый («склепный») воздух, высокий потолок — еще не готика, уже не романика — розоватые стены.

Медленно иду вдоль стен. У меня много времени. Я хочу почувствовать тот давний Сен-Сернен, но все время меня отвлекают посторонние мысли. Слишком уж вписан этот собор в современную студенческую жизнь: на его ступеньках постоянно сидят студенты, читают, разговаривают. Я и сама потом вечерами там сидела с блокнотом на коленях, утыкаясь то в свои записи, то в блекнущее небо.

«Близорукое тулузское небо» — перефразируя Мандельштама.