Даниэль Клугер - Чайки над Кремлем

– Боялась? Почему?

– Макс уже знает. Когда ты ушел к Ястребу, я рассказала ему.

Вальдхайм молчал.

– О чем знает? Чего ты боялась?

– Настоящее его имя – Гельмут Кобличек, судетский немец, – сказала Ольга, поднимаясь из кресла и подходя к столу у окна. – В 1938 году, после присоединения Судетской области к Рейху, он вступил в СС. В 1941–1943 годах служил в составе зондеркоманды СС 10-А, в звании унтерштурмфюрера. В составе этой команды участвовал в массовом уничтожении евреев Украины, Белоруссии и Южной России. С 1944 года – в зондеркоманде концентрационного лагеря Бжезовец (это один из филиалов Аушвитца, существовал с начала 1944 по октябрь 1946 года), в звании гауптштурмфюрера. Как видишь, карьера достаточно быстрая и типичная.

– Что за чушь! – фыркнул Гертнер.

– Ты послушай, послушай, – сказал Макс. – Мне уже кое-что известно. Это не чушь, Алекс.

– Не считайте меня большим идиотом, чем я есть, пожалуйста, я слышал его рассказ. Этого нельзя было сочинить.

– Его рассказ не совсем ложь, – сказала Ольга. – Когда мои бывшие шефы сообщили мне о предстоящем визите в Нойштадт некоего Ястреба, они дали мне ознакомиться с его досье. Хотя мне никто и не разрешал, я сделала копии со всех документов. Вот, взгляни. Узнаешь? – она протянула Алексу фотографию. На фотографии был изображен, безусловно, Келлер… Или Лауфер… Или Юзовский… Гертнер не знал, как следует называть этого человека. Ястреб выглядел несколько моложе нынешнего, и на нем красовался парадный эсэсовский мундир.

– Маскарад, – буркнул Алекс, отбрасывая фотографию. – Наш дорогой Вальдхайм тоже носит немецкую форму. Специфика работы. Кстати, если ты получила копии, то почему же не предупредила меня до встречи с Ястребом?

– Я считала, что ты должен как можно скорее остановить его. Все эти сведения могли подождать.

– Все равно, я не верю.

– Слушай дальше, и ты поймешь.

– Хорошо, – нетерпеливо согласился Гертнер. – Только, прошу, поскорее. И без комментариев. Только факты.

– Хорошо, факты. В 1944–1946 годах участвовал в последних акциях по «окончательному решению еврейского вопроса». Но дальше… – она замолчала.

– Что же дальше? – спросил Гертнер.

В разговор вступил Вальдхайм.

– Произошла странная, почти фантастическая история, – сказал он тихо. – Настолько фантастическая, что в подлинности ее можно не сомневаться.

– Мне надоели парадоксы, – проворчал Гертнер. – «Настолько фантастично, что достоверно»… Или фантастично, или достоверно, одно из двух.

– Не всегда, Алекс, не всегда. Ты сейчас убедишься в этом… Алекс, он говорил тебе, что его расстреляли в составе последней партии евреев?

– Да, я уже рассказывал вам.

– И сколько человек было в этой партии?

– Сто сорок четыре, но какое это имеете значение?

– Алекс, их было сто сорок три, – сказала Ольга. – Я видела документы.

– Он мог ошибиться, – Гертнер взмахнул рукой, словно отмахиваясь от ее слов. – В конце концов, нельзя требовать точности от человека, оказавшегося в этом положении.

– Их было сто сорок три, и это не ошибка, – повторила Ольга. – Это очень важно, – она раскрыла лежащую перед ней папку, взяла несколько листков бумаги. – Прочти.

– Что это?

– Показания единственного оставшегося в живых эсэсовца из зондеркоманды, расстреливавшей последнюю партию евреев Бжезовец. Читай вслух.

– «8 октября 1946 года мы получили приказ ликвидировать последних евреев находившихся в лагере. Это была похоронная команда, и теперь в ней отпала нужда. Ликвидация проходила в два этапа. Поскольку отгрузка газа „Циклон Б“ была прекращена несколько преждевременно, господин гауптштурмфюрер…»

– Речь идет о Гельмуте Кобличеке, – вставила Ольга.

Гертнер продолжил чтение:

– «… господин гауптштурмфюрер приказал их расстрелять. Сначала была расстреляна партия в триста восемнадцать человек. Ликвидация проходила без осложнений, они спускались в ров, по десять человек, ложились вниз лицом, после чего солдаты зондеркоманды производили выстрелы в затылок. Ожидавшие своей участи не предпринимали никаких попыток избежать ее. Впрочем, за время жизни в Бжезовце, они знали, что попытки эти безнадежны. В числе последних десяти, расстрелянных в этот день, был старик, как выяснилось впоследствии – некто Моше Левинзон, раввин из Восточной Польши. Перед тем, как спуститься в ров, он повернулся к гауптштурмфюреру Кобличеку и сказал: „Вас будут судить особым судом. По двенадцать судей от каждого из двенадцати колен Израилевых“, после чего прыгнул в ров за остальными и был расстрелян лично гауптштурмфюрером СС Гельмутом Кобличеком. На следующий день нашей командой были расстреляны оставшиеся, согласно спискам – сто сорок три еврея. После акции гауптштурмфюрер пошутил: „Двенадцать по двенадцать – сто сорок четыре. А их – сто сорок три. Старый раввин ошибся на единицу.“»