Леонид Смирнов
Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
(фантастическая хроника)
ОБРЕТЕНИЕ ПОТЕРЬ, или БРЕМЯ ЛИНЬКИ
Впрочем, о процессе вырастания сказано и другое — помните? — «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…» Подобно всякой максиме толковать эти слова можно расширительно и применять если даже не к чему ни попадя, то очень и очень ко многому. Вот давайте и попробуем разобраться, из чего же вырос «Последний и-чу».
Что это? Альтернативная история, где великая Сибирская Республика преспокойно соседствует с Джунгарией, Московией, Галлией, Священной Римской Империей, а также иными былыми и небывалыми государствами? Мало кого из фантастов последнего времени не коснулся соблазн ощутить себя творцом пусть квази-, но все-таки истории, тем более что занятие это — отнюдь не праздная игра ума (тезис, с блеском доказанный еще трудами сэра Арнольда Дж. Тойнби). И то сказать, поиграл Смирнов на этом поле, всласть поиграл, но все-таки это — лишь часть правды.
Тогда, может быть, это модная у нас ныне fantasy a la russe (да простится мне сей филологический зверь китоврас)? Возрожденная массовым разочарованием во всеблагости точного знания, fantasy дала в последние десятилетия столь обильные всходы, что дикие чащобы, населенные магами и монстрами, заполонили, кажется, все веси, грады и века, не говоря уже о книжных прилавках. А ежели учесть, что талантливый писатель и в этой области может добиться нешуточного (и не только коммерческого, но и литературного) успеха — примером чему служит, скажем, Николай Романецкий с его романом «Убьем в себе Додолу», — то почему бы и нет? Но снова это лишь часть правды.
Так, может, это просто лихая боевая фантастика, лишь закамуфлированная под альтернативно-историческую fantasy a la russe? Уж чего-чего, а баталий — от единоборств на мечах и поединков заклинаний до артиллерийских дуэлей и танковых сражений — в жизни младшего логика Игоря Пришвина с лихвой хватило бы на десятерых… Причем баталий, выписанных вкусно, смачно, без шокирующего натурализма (этой острой специи, которой неумелые литераторы, подобно не ведавшим холодильной техники средневековым поварам, тщатся отбить вкус тухлятинки) — словом, мастерски. И снова приходится признать, что слон — это и не змея, и не столб, и не веревка.
Все вышеперечисленное в романе спору нет, присутствует, однако никоим образом его не определяет. И слава Богу, ибо нет для художественного произведения (и шире — для произведения искусства вообще) ничего убийственнее, нежели одноприродность и однозначность, позволяющие раз и навсегда приклеить неоспоримый ярлык, после чего хладною рукой задвинуть в угол пыльной полки.
Так не складываются ли наконец элементы знакомых жанров в знакомую нее и опять-таки популярную в наши дни постмодернистскую мозаику? Не зря же любителей этого цен-тонного действа и среди авторов, и среди читателей в наши дни хоть отбавляй. Категорически нет. Потому что не конструкция тут, не делание, но мир, гармоничный в своих противоречиях, мир, рожденный писателем, взращенный им, взлелеянный и — живой. А жизнь и постмодернизм куда несовмес-тимее, чем гений и злодейство.
Вот о ней, о жизни, и поговорим.
Если бы гордым Истребителям Чудовищ, как некогда крестоносцам, присваивали гербы, то мастера геральдики, вероятно, начертали бы на щите Игоря Пришвина девиз: «Обретаю, теряя». Это будь они оптимистами. Окажись же они пессимистами, то и порядок слов поменялся бы на обратный: «Теряю, обретая». Ибо вся жизнь смирновского героя — череда то ли обретений, за которые приходится платить многими потерями, то ли бесконечных потерь, до некоторой степени компенсируемых редкими обретениями. Трагическая судьба, какая и подобает романтическому герою.
Смирнов, правда, попытался было смягчить этот трагизм запалом борьбы, о котором писал когда-то Наум Каржавин:
Последняя буря, последняя свалка, И в ней — ни врага и ни друга не жалко.
Но — жалко. И хорошо что так, ибо в противном случае эту книгу и читать бы не стоило, потому как превратилась бы она в заурядную компьютерную «стрелялку»: порезвиться-то можно, но чтобы сопереживать… Некому и незачем. А тут сопереживаешь, причем не только герою, но даже первой его потере — в три абзаца промелькнувшей, безликой, в сущности, симпатии его, Милене. Ай да автор — такое суметь ведь надо! Но это так, a propos.
Каюсь, читая роман, я все время опасался, что конечный вывод его, идейный, так сказать, посыл, выльется в старый, еще Веркором сформулированный (хотя никоим образом и не устаревший) тезис: объявляя войну тигру, сперва убей тигра в себе.
Читать дальше