Ник Саган - Лабиринты рая

Он включил музыку, громко, пожалуй, даже слишком, пытаясь заглушить дурноту дикими визжащими звуками. Благословенный грохот. Подожди-ка, его творение пытается что-то ему сказать, произносит слова, которых совсем не слышно. Щелк. Музыка смолкла.

— Что?

— Я говорю, ты на меня сердишься. Ты на меня сердишься, а я не знаю за что.

Джим рассматривает экран, ребенок кажется таким потерянным. Он обиделся.

— Я совсем не сержусь на тебя.

— Сердишься, — настаивал он. — Я точно знаю, потому что ты меня наказываешь. Что я сделал? Не понимаю.

— Ладно, ладно, ничего подобного, — успокаивал его Джим. — Просто я извлекаю тебя из одной среды и вставляю в другую.

— Но я не хочу уходить. Мне здесь хорошо.

— Может, там тебе будет еще лучше?

Он смотрит на Джима взглядом, полным сомнения, его глаза стального цвета полны слез. «Уж не переусердствовал ли я со слезами?» — подумал Джим. Или это уже плод эволюции? В любом случае он слишком чувствительный, мне не нужен сын-плакса.

— Дай мне попробовать, — говорит Джим.

— Я буду хорошим, обещаю, — просит он.

— Неужели тебе не интересно узнать что-нибудь новое?

Джим Полпути почувствовал укол совести. Мальчик может многому научиться, но не в этом цель. Он создавал его не для этого. Его задача — просто протестировать конфигурацию. Виртуальный ребенок будет для системы подопытной свинкой, чтобы в нее мог потом войти настоящий ребенок. А значит, слезы совсем ни к чему. И все-таки это лучшее творение Джима, искусственный интеллект, максимально приближенный к настоящему, хотя, как кажется Джиму, подлинный прорыв еще впереди.

Если, конечно, у него осталось на это время.

Джим не хочет его обижать. Он слишком его любит. Полностью прописанная личность. Сколько одиноких программистов влюблялись в собственные произведения? Так много, что и не сосчитать.

Смотри не ошибись, Пигмалион.

Он решает перепрограммировать мальчика заново. Он убрал непокорность с помощью нескольких клавиш. Для того чтобы тест прошел успешно, мальчик должен быть как можно больше похожим на человека. А значит, Джим Полпути должен стать больше чем богом, он должен быть еще и отцом.

— Считай это приключением, — говорит Джим, борясь с очередным приступом тошноты. — Нам очень нужно, чтобы ты это сделал. Ты попробуешь, сын? Ради меня, попытайся.

— Ни в коем случае. Выход из системы означает, что ты потеряешь огромную часть своего потенциала, — заявил первый хост Боба и Бетти, охотников за вирусами.

— Твой отец прав, Гейб, ты слишком много вложил труда, чтобы сейчас все бросить, — поддержал его второй.

Мои родители: доктор Роберт Хэлл и доктор Беатрис Хэлл. Знаменитые ученые. Или лучше — ученые-знаменитости? Папа — эпидемиолог. Мама — микробиолог. Медики, их работа — бороться с болезнями. Союз «Чистые руки».

Мое имя — мое настоящее имя — Габриель Кеннеди Хэлл. Мне никогда оно не нравилось. Хэллоуин, мое прозвище, производное от нашей фамилии, но родители так меня не называют. Для них я всегда Габриель.

— Отдайте меня в обычную школу, — предложил я.

— Мы обсудим это в конце семестра, — отрезала мать. — Мне не нравится эта идея — забрать тебя из школы раньше.

— Но ГВР небезопасна.

— Доказательства, — потребовал отец.

Я вздохнул: их у меня не было. Сканирование мозга ничего не показало: как только я рассказал родителям о случившемся, они тотчас помчались в пункт первой помощи, но отсутствие физических повреждений доказывало, что амнезия была чисто психологической. А то и вовсе отсутствовала, если признать, как это сделали мои родители, что я «притворяюсь» или «преувеличиваю, чтобы привлечь к себе внимание».

Считалось, что я склонен преувеличивать, делать из мухи слона. Это не первая моя неприятность в академии, а потому они считали, что я — волк в овечьей шкуре. «Вы никогда не верите мне», — хотелось мне сказать, ну или что-нибудь подобное, но я не мог это сделать. Они верили мне. Они меня любили. То есть могли принимать неверные решения с чистой совестью.

— Может быть, нам стоит устроить консилиум? — предложила мама.

— Мне это не поможет, если я умру.

— Ты говоришь глупости. Никто не хочет тебя убивать. Но боюсь, что я сам это сделаю, если ты не прекратишь нас тиранить, — пошутил папа.

Я молчал. Захотелось курить.

Мама вырвала сигарету у меня из рук.

— Кажется, ты хочешь заполучить рак легких, — сказала она.

— Будто он не лечится, — возразил я.