Леонид Ашкинази: Как журнал путь истории повернул

Но жизнь эта все равно не всем поголовно людям нравилась. Был в обществе кто-то, кому удавалось убедить других, что это плохо — когда все как две капли воды. И за неделю вероятность убедить в этом другого как раз такой оказывалась, что идея эта тлела в обществе. А информация, что люди могут быть разными, да и были такими когда-то, вообще была широко распространена, но девять из десяти на эту тему как-то никогда не задумывались, спокойно и одинаково с одинаковыми спаривались, а Всеобщий Генетический Стабилизатор правил себе код и правил, тридцать секунд на клетку, круглые сутки. Ночью — женщины говорили — это еще романтичнее: зонд себе сама вводишь, клавишу «готова» нажимаешь и лежишь тихо… очередь доходит, загорается желтое табло «считывание», потом зеленое «коррекция», потом синее «процедура окончена», щелчок, и вылетает карточка, на которой написано «мальчик» или «девочка»; по этой карточке тебя обратно и выпускают. И едешь к себе, на рабочее место. Там еще раз карточку предъявляешь.

Кстати, из истории — уже после Пана Станислава идея предлагалась: вообще на клонирование перейти. Кажется, это предлагал ученый Урсул Гуин. И вроде бы это была женщина? Впрочем, не важно. Но сделать не удалось — люди так и не смогли договориться, кто будет основателем клона. А лицо — это просто компьютерным усреднением выбрали. Потом генокод под это лицо подогнали.

Ну, дальше все просто — внешне одинаковые, профессии и культура окружения раз в неделю полностью изменяются. Так понемногу все и усреднилось. Но знание, конечно, осталось — у тех, кто школьные учебники читает. Да что далеко за примером ходить — она же, дежурная у машины, все прекрасно поняла.

И когда я с ней двадцать минут проговорил, мне даже стало казаться, что она мне как-то иначе нравится. И чудовищная мысль мелькнула — а хорошо бы ее прямо здесь и…, а потом машину из строя вывести, чтобы ее — именно ее дети — оказались разными и чтобы — если это мальчики будут — чтобы она поняла, как это здорово. Вот тогда бы я смог ее, наверное, и полюбить, хоть она все равно бы одинаковой осталась. Как и я.

Тут я испугался — что после таких мыслей не смог бы ее… то, что сделал. А уговорить ее дать мне машину разрегулировать я бы не успел — ее дежурства пятнадцать минут оставалось. А еще раз попасть в зал я бы не смог — туда-то мне и один раз попасть почти невозможно было.

Так что вторая вещь, которая систему погубила, кроме журнала, — это одинаковость: пока она от других не отличалась, мог я ей рот и нос на пять минут закрыть. И пока я от других не отличался. Сейчас бы, наверное, не сумел.

Вот теперь я и жду, когда все это обнаружится. Людей-то никто не регистрирует, раз все одинаковые, и даже если обнаружится, что с машиной сделано, всех зародышей не выловишь. И хлынет в одинаковое общество поток разных. Что будет? Быстро ли их выловят и перебьют? А вдруг… мужчины разных женщин спасать начнут? Они же им нравиться будут. И женщины начнут так поступать. Вдруг все-таки система рухнет?

Правда, будут ли у нас, одинаковых и тех, разных, пары получаться — не знаю. Может, человечество на два расколется? Впрочем, что-то я расфантазировался, не рано ли?

А несколько номеров того журнала на Земле еще есть. Их я для следующей попытки заготовил. Уже после меня. Только их не всякий найти сможет…