Станислав Лем - Терминус

В камере было холодно. Компрессоры, остановленные на ночь, молчали, и только странным, почти человеческим голосом бормотал скрытый в бетонной стене трубопровод, когда пузыри воздуха пробивали дорогу в густеющей жидкости.

Терминус, забрызганный цементом, работал. Над его качающейся, словно маятник, головой ожесточенно жужжал вентилятор. Пиркс, не прикасаясь к ступеням лестницы, спустился вниз.

Руки автомата слабо позвякивали, свежий слой цемента приглушал их удары.

— Н-е — с-л-ы-ш-у — п-р-и-е-м...

Труба звенела все слабее. Пиркс стоял рядом с автоматом. Членистые сегменты живота, заходившие один за другой, когда автомат наклонялся, напоминали брюшко насекомого. В стеклянных глазах дрожали миниатюрные отражения ламп. Уставившись в эти глаза, Пиркс вспомнил, что он совсем один в этой пустой камере с отвесными стенами. Терминус не понимал, что делает, он был машиной, передающей закрепленные в памяти серии звуков, — ничего больше. Удары все слабели.

— С-и-м-о-н — о-т-з-о-в-и-с-ь, — с трудом разбирал Пиркс.

Ритм распадался. Пиркс притронулся к трубе в полуметре от согнувшегося робота. Костяшки пальцев стукнули по металлу; в это время серия ударов на миг оборвалась. Повинуясь внезапному порыву, не успев осознать, насколько дико желание вмешаться в разговор давно ушедших лет, Пиркс начал быстро выстукивать:

— П-о-ч-е-м-у — М-о-м-с-с-е-н — н-е — о-т-в-е-ч-а-е-т — п-р-и-е-м...

Почти одновременно с первым его ударом застучал и Терминус. Звуки слились. Рука автомата замерла, словно услышав стук Пиркса, а когда он кончил, принялась забивать цемент в щель соединения. Труба зазвенела:

— У — н-е-г-о — к-о-н-ч-а...

Пауза. Терминус нагнулся, чтобы зачерпнуть цементного теста. Что это было: начало ответа? Пиркс, затаив дыхание, ждал. Автомат, выпрямившись, стремительно бросал и трамбовал цемент, и по трубе неслись ускоряющиеся удары:

— С-и-м-о-н — э-т-о — т-ы...

— Г-о-в-о-р-и-т — С-и-м-о-н — н-е — я — к-т-о — г-о-в-о-р-и-л — к-т-о — г-о-в-о-р-и-л...

Пиркс втянул голову в плечи. Удары сыпались, как град:

— К-т-о — г-о-в-о-р-и-л — о-т-з-о-в-и-с-ь — к-т-о — г-о-в-о-р-и-л — к-т-о — г-о-в-о-р-и-л — я — С-и-м-о-н — я — В-а-й-н — к-т-о — г-о-в-о-р-и-л — о-т-з-о-в-и-с-ь...

— Терминус! — крикнул Пиркс. — Перестань! Перестань!

Стук прекратился. Терминус выпрямился, но его плечи и руки подергивались, корпус била железная лихорадка, и по этим судорожным движениям Пиркс продолжал читать:

— К-т-о — г-о-в-о-р-и-л — к-т-о — к-т-о...

— Перестань!!! — крикнул он еще раз.

Он смотрел на автомат сбоку — тяжелые плечи вздрагивали, и блики света, отражаясь от панциря, повторяли:

— К-т-о — к-т-о...

Словно опустошенный бурей эмоций, прошедшей сквозь него, автомат одеревенел. Поднимаясь над полом, он с грохотом стукнулся о горизонтальное ответвление трубопровода и повис, будто зацепившись за трубу, совершенно недвижно; но, вглядевшись, Пиркс уловил еле заметное подергивание металлической руки:

— К-т-о...

Пиркс не помнил, как оказался в коридоре. Вентиляторы шумели. Пиркс плыл навстречу идущему с верхних палуб потоку холодного сухого воздуха. Светлые круги ламп скользили по его лицу.

Двери каюты были приоткрыты. На столе горела лампа, отбрасывая на пол узкие полоски света. Потолок тонул во мраке.

Кто это был? Кто звал его? Симон? Вайн? Но ведь их не было! Они погибли девятнадцать лет назад!

Так кто же это? Терминус? Но он чинил трубопровод — и не более того. Пиркс хорошо знал, что услышит, если попытается расспрашивать его, болтовню о рентгенах, утечках и цементных пломбах. Терминус не подозревает, что его рабочие движения складываются в какой-то призрачный ритм.

Одно ясно: запись — если это запись — не мертва. Кем бы ни были эти... голоса, эти сигналы, с ними можно говорить. Если только хватит мужества...

Он оттолкнулся от потолка и неуверенно подплыл к противоположной стене. К черту! Ему хотелось ходить, ходить быстрыми шагами, чувствовать свой вес, ударять изо всей силы кулаком по столу! Это, на первый взгляд, такое удобное состояние, когда предметы и собственное тело превращаются в невесомые тени, оборачивалось кошмаром. Все, к чему он прикасался, отодвигалось, отплывало, — неустойчивое, лишенное опоры, становилось надутой пустотой, видимостью, сном...

Сном?

Погоди. Если мне кто-то снится и я задаю ему вопрос, то, пока мне не ответят, я не знаю ответа. А ведь приснившийся человек не существует за пределами моего мозга, он лишь временно обособленная его часть. Каждый раздваивается почти ежедневно, вернее, еженощно, давая мимолетно возникающим в мозгу псевдоиндивидуальностям жизнь. Существам вымышленным или существующим на самом деле. Разве не снятся нам зачастую мертвые? Разве не разговариваем мы с ними?