Елена Крюкова - Беллона

И они все никак не вытекали из глаз.

Слепые слезы. Слезы вместо глаз.

Меня держали за руки мама и брат. Доктор делал мне укол. Мне было очень больно, но это было уже все равно. Я знала, что это за укол. А они, все они, мой брат и сестры, еще не знали. Никто не знал. Только я.

- Вот видишь, - сказала мама, и ее голос хлестнул меня мокрой ледяной веревкой, - и ничего нет страшного. Ничего.

Я проглотила соленый ком, мои глаза выкатились на кружево платьица двумя громадными слезами, и я снова стала видеть всех.

- Витамины очень полезные! Вы сейчас, после укола, должны лечь и постараться заснуть! Немножко поспать! Набраться сил! Вы живете в бункере, - голос мамы таял, истончался, исчезал вдали, - здесь нет никакого... свежего... воздуха... и вы...

Дальше я уже ничего не слышала. Я странно, легко и прекрасно, выскользнула из своего сонного, тяжелого тела и взмыла над нарами, над простынями, взлетела высоко, под потолок, под ярко горящий плафон. Оттуда, сверху, я видела, как наша мама вытирает себе лицо ладонями, будто умывается. Я слышала глухой тусклый голос доктора Штумпфеггера:

- Сейчас они уснут.

Я слышала голос мамы:

- Да они уже спят. Сколько они еще проспят?

- Примерно час.

- Тогда надо торопиться.

Мама, стоя очень прямо, как солдат на плацу, щелкнула замком и раскрыла красивый кожаный кошелечек. Высыпала из него на ладонь шесть помад в золоченых цилиндрах. Зачем она принесла сюда помады, детки же не красятся взрослыми красками, удивленно подумала я, и тут мама протянула руку с помадами доктору и сказала, кусая губы:

- Нет. Я не могу.

А доктор вдруг сморщился, у него лицо стало похоже на гриб сморчок, и затряс головой, и тоже сказал:

- И я не могу!

- Но я же мать, - хрипло прошептала мама.

- А я никогда не убивал детей, - прошептал доктор.

- Ну хотя бы подержите ампулы, - сказала мама.

Сверху, из-под потолка, я хорошо видела, как мама сначала подошла к нашей младшенькой, к Хайди. Хайди сладко спала, разметавшись, обе ручки закинула за затылок. Локоны вились по подушке. Доктор беспомощно стоял с золотыми цилиндрами в горсти. На стуле лунно светилась стальная коробочка с пустыми шприцами. Мама взяла из рук у доктора одну золотую помаду, открыла цилиндр. Внутри была на яркая помада. Мама вынула ампулу. Поглядела на просвет. Сжала губы. Вместо губ у мамы на лице вилась тонкая страшная нить. Мама всунула ампулу в ротик Хайди. И потом положила одну руку на лоб Хайди, а другой взяла Хайди за подбородок. И сжала ей челюсти, как сжимают собаке, когда дают ей лекарство от глистов, я видела. Блонди такое лекарство давали. Хайди дернулась раз, другой и застыла.

"Мама, не делай этого с нами!" - хотела я крикнуть маме оттуда, из-под потолка, из того легкого воздуха, в котором я сейчас жила и плыла, и я кричала, но звука никакого не было, меня никто не слышал, ни мама, ни доктор, никто из спящих детей. Мама подошла к Хельмуту. Погладила его по плечу. Ее сжатые в нитку губы разжались. Я видела, как мелко дрожали ее губы. Она беззвучно шепнула Хельмуту что-то нежное, ласковое, я поняла. Но не расслышала шепот. Блеснула ампула в зубах у брата. Легкий хруст. Я услышала его. Хельмут закинул голову. Он выгнул шею. Он вдохнул воздух и так замер, не успев вдохнуть глубоко. Он умер на вдохе.

Я видела, как мама подошла сначала к Хильде и проделала все то же самое, потом к Хольде. Чтобы ее губы не тряслись, она закусила губу, в свете плафона блеснули ее красивые ровные зубы. Хольда вытягивалась в судороге дольше всех. Яд заставил ее корчиться. Он не сразу подействовал. Мама держала Хольду за руки, пока она умирала.

А доктор осторожно, как кот, беззвучно шел по пятам за мамой и натягивал простыни на наши мертвые лица.

И, когда мама убивала очередного своего ребенка, доктор протягивал ей новую золотую помаду.

Оставались Хедда и я. Шестилетняя Хедда и я, старшая. Двое. Всего двое. Все остальные были уже мертвы. Остальных уже не было. Мы -- еще были. Мы спали. Тихо спали. Еще спали. Мы еще могли проснуться.

Мама подошла к кроватке Хедды. Хедда спала на втором ярусе, вровень с маминым лицом. Мама подняла руки и поправила на Хедде атласное одеяльце. Хедда улыбнулась во сне. Мама положила голову на одеяло, руки ее поползли по грудке Хедды, гладили ее кудри, плечики, обхватывали теплые щечки. Спина мамы содрогалась. Она рыдала. Потом вздернула голову. Вытерла мокрое лицо простыней. Не глядя, взяла у доктора из рук ампулу. Засунула в приоткрытый рот Хедды. Раздавила ампулу Хеддиными зубами. Хедда не дергалась, не выгибалась. Она умерла очень тихо. Только повернула голову на подушке. И затихла.