Елена Крюкова - Беллона

Снова приходил папа. Он уверил нас, что с нами все будет прекрасно.

По Вильгельмштрассе сегодня проходили русские танки. Все только это и обсуждают. А еще я слышала, что президента Геринга уличили в государственной измене и сместили с поста.

С нашей мамой плохо, она жалуется на боли в сердце, и мне постоянно приходиться заботиться о малышах. Все мои сестренки и братишка стараются меня слушаться и вести себя хорошо. Папа посоветовал мне разучить с маленькими две песни Франца Шуберта. Для начала я спела им ту, которую ты больше всего любишь у Шуберта; а они за мной повторяли мелодию. Потом я немножко почитала им наизусть из "Фауста"; у них сделались необычно серьезные личики, и они слушали крайне внимательно. Малышка Хайди, она ничего не смыслит, она думает, что это какая-нибудь английская сказочка. А Хельмут взял да и спросил: а может к нам ко всем Мефистофель прилететь? А знаешь, что мы все стали делать после этого? Ну это мы не все сразу, хором, придумали, это предложила я, а все меня поддержали. Я думала сначала, что это будет вроде такой развлекательной игры для малюток. Каждый из нас загадывал, о чем бы попросил Мефистофеля! Я загадывала вместе со всеми детьми, а потом вдруг испуганно спросила себя: что же я делаю? И объяснила детям, кто такой черт Мефистофель, и что его не надо ни о чем просить, даже если он вдруг предстанет перед нами. И я сложила руки и велела детям помолиться; и они помолились вместе со мной, как нас учила бабушка.

И вот, когда мы молились, к нам в комнатку зашел папа. Он молчал, стоял и слушал. А у меня будто горло ватой забило, я молиться уже не могла. Нет, ничего он такого грубого не сказал, и не насмеялся, нет. Он так на нас на всех глядел, будто тоже хотел встать на колени и помолиться вместе с нами. Я-то раньше не понимала, почему люди делают вид, что молятся, если они совсем не верят в Бога. Вот я не верю, и мое неверие твердо. Но перед глазами детей я молилась так, как бабушка когда-то; так, как если бы верила в Бога по-настоящему. Генрих, ведь ты меня уже спрашивал об этом, в последнем твоем письме: верю ли я в Бога? В том неотправленном письме я ответила тебе, я так и написала тебе откровенно: не верю, - легко, будто сама смеясь над собой. И сейчас я твердо повторяю тебе: не верю. Тут, под землей, я это поняла раз и навсегда. И вот странно: в Бога-то я не верю, а в дьявола, значит, верю? Это искушение? Я чувствую себя будто облепленной грязью. Почему я молилась вместе с детьми? Потому что мне захотелось умыться, вымыться в чистой воде... чисто вымыть с мылом грязные руки. Не знаю, как тебе объяснить. Поразмышляй над этим, ладно? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты всегда умеешь все убедительно сплести или, напротив, расставить по полочкам. Я помню, как ты сказал мне: надо изучать логику. Я согласна. Я тут решила: когда весь этот ужас закончится и мы вернемся домой, я попрошу папу отыскать мне все книги, о которых говорил мне ты. Я соберу их все и увезу с собой и буду читать, когда мы улетим на юг.

23 апреля 1945

Нам запрещено выходить в сад гулять. В городе очень много людей, раненных осколками бомб и снарядов...

...Люди куда-то исчезают. Я вижу все меньше знакомых лиц. Люди приходят и прощаются с папой и мамой, будто уходят ненадолго. Но больше не возвращаются никогда.

Нынче мама привела нас к господину Гитлеру, и мы все вместе пели песни Шуберта. А папа пытался исполнить на губной гармошке хорал Иоганна Себастьяна Баха соль-минор. Мы веселились. Господин Гитлер пообещал нам, что домой мы вернемся совсем скоро: с юго-запада на Берлин движется наша большая армия, много танков.

А папа объяснил мне, что президент Геринг вовсе не изменник родины; просто он думает, что мы, кто скрылся в подземном убежище, не можем отсюда ни с кем наладить связь. Но это не соответствует истине. Папа сказал еще, что вокруг нас, как крысы, развелись предатели и трусы.

Нет. Трусы не все. Я трижды сегодня спускалась вниз, в комнаты правительства; и я видела там министра фон Риббентропа. И я услышала, как он просил господина Гитлера и папу: я не хочу отсюда уходить, пожалуйста, оставьте меня здесь, рядом с вами. Папа разъяснял ему что-то так долго и терпеливо, а господин Гитлер жестко и коротко сказал, как обрубил: от дипломатов нынче никакой пользы, лучше возьмите в руки автомат, и это будет самая прекрасная дипломатия. Когда фон Риббентроп выходил из комнаты, у него по лицу текли слезы. А я стояла у двери, как приклеенная, и не могла приказать себе отойти в сторону.