Леонид Борисов - Драгоценный груз

Эдгар закрыл глаза, бросая, чтобы наверное не попасть в стакан, но монета упала легко и точно, словно не кидали ее, а положили поверх тех, которые в стакане уже лежали.

- Черт знает что! - громко произнес Эдгар. - Клянусь вам, я не фокусник, не чародей, не заклинатель змей и не шарлатан! Впервые в жизни происходит со мною эта чудодейственная чепуха, клянусь!

Никто не стал спорить с ним. Матросы попросили показать еще несколько фокусов, спросили, не умеет ли он глотать шпагу и есть зажженную паклю, - пароходный кок великолепно ест огонь и глотает шпагу.

- И я умею, - соврал Эдгар. - Все умею, но сейчас я страшно устал. Кроме того, как вам известно, я еду в чужие края, и мне необходимо сосредоточиться. Прошу вас ни о чем меня не спрашивать. Дайте мне глоток рому... - Сделал один глоток, не больше, и поднялся на палубу.

Ветер, подобно ручной птице, летел вровень со стоящим у поручней человеком, ветер касался его щек своей шершавой рукой и запускал пальцы в седеющие и редеющие волосы, мягкие на ощупь и чуть влажные от тысячи водяных мельчайших брызг. Эдгар помянул черта и сплюнул.

- Чего это я плыву в такое место, где ничто и никто не ждет меня, где никто и ничто не влечет к себе... Загадка... странность, но - посмотрим, посмотрим, может быть, и будет что-нибудь интересное...

Вспомнил о загаданном выигрыше своем.

- Это так же странно, как и рассказы мистера По, - рассмеялся он и зашагал пританцовывая. В кают-компании ему дали вина, сигар, он изрядно выпил, почти залпом, в пять страшнейших затяжек втянул в себя манилу и почувствовал неприятное, тошнотное головокружение.

- Пойду прилягу, - сообщил он капитану и всему старшему составу судна. - Мне что-то...

Он заснул сразу же, как только коснулся телом матраца и головой подушки. Он захрапел и во сне видел волков - обыкновенных диких зверей, которых кто-то высокий, темный и колючий называл морскими. Эдгар стал спорить, кричать; помощник капитана тряхнул его за плечо и громко позвал по имени. Храп и бред прекратились. Помощник сказал:

- Слава богу, он только пьян, а мы думали...

"Роберт Фултон" еще три дня и три ночи колесил по морям и заливам, и наконец вахтенный сказал Эдгару:

- Завтра рано-рано, часа в три, пристанем, куда вам надо, сэр. - И добавил: - Ждут вас, надо думать, не дождутся в Санкт-Петербурге! Как похудели-то, господи!.. Ну, ничего, там откормитесь. Петербург провиантом весьма снабженный город. Бывал я дважды...

- А люди как? - спросил Эдгар, стараясь поймать в глазах моряка фалыпивинку или ложь. - Люди какие? Скучные? Мрачные? Злые? Добрые?

- Люди разные, - ответил вахтенный. - Как и везде. Выпить умеют, это они здорово делают, сэр. В карты играют лучше всех других. В драке идут до самой смерти, - народ необыкновенный, прямо скажу, сэр. Вам понравится, сами увидите.

Над Финским заливом стоял туман, косой стеной падал дождь, по-собачьи выл ветер, - звуки и явления, хорошо знакомые каждому, здесь, в нескольких километрах от Санкт-Петербурга, показались Эдгару какими-то особенными, другими, здесь все казалось более интересным, как и подобает человеческому глазу видеть в чужих краях не то, что там есть, а что глазу приказывают голоса, сердце, воображение - в особенности то воображение, которое долгое время преизбыточно насыщали приязнью и любовью к чужим краям, воспитывали его в картинных галереях, в сборниках прозы и стихов. Эдгару всегда приказывало сердце, а потому Санкт-Петербург понравился ему еще издали, сквозь туман...

По заведенному издавна обычаю на борту судна отслужили молебствие, помянув в молитвах погибшего в пути француза. В полном мраке вошли в Неву.

Желтые пятнышки огней помигивали справа и слева" Эдгар на полминуты вдруг чего-то испугался. Он спросил себя: "Чего я боюсь? Что это вдруг со мною?".

И ничего не мог ответить. Огоньки приближались. Это не были огни, как во всех других городах, - это были именно огоньки - подслеповатые, хилые, похожие на несчастные человеческие глаза. А вместе с огоньками приближались звуки неизвестного Эдгару инструмента (матрос сказал, что это так называемая русская гармонь) и темные, налитые печалью голоса, распевающий тягучую, чем-то похожую на молитву, песню.

- Прибываем с опозданием на сорок семь часов, - сказал капитан.

Эдгар надел непромокаемый плащ, накрыл капюшоном голову, хватился вдруг своего саквояжа, стал даже его искать, но, вспомнив о потере, затосковал и ощутил нечто близкое к физической боли: заныли виски, и, как в таких случаях всегда бывает, Эдгар прошептал, твердо веря в избавление от скорби: