Уолтер Уинвард - Возвращение к каменным языкам

- Еще немного - и мы дома! - заметил Лоусон и, круто развернув машину, направил ее по главной улице.

Я собирался показать ему дорогу, но неожиданно понял, что в этом он не нуждается. Дом стоял на окраине городка, и, чтобы подъехать к нему, надо было миновать несколько запутанных и извилистых поворотов. Лоусон справился с ними без какой-либо помощи с моей стороны. Мне показалось это любопытным: он никогда за всю свою жизнь не бывал у меня дома!

- Вот мы и приехали, - сказал Лоусон, маневрируя "остином".

Я уставился на него.

- Откуда ты знаешь дорогу?

Он с удивлением посмотрел и сказал:

- Разве ты не говорил мне?

Я отрицательно покачал головой.

- Наверное, все-таки рассказывал, но давно, а теперь не помнишь.

Во время войны я действительно часто вспоминал свой дом и родной городок. На фронте не проходит и дня, чтобы кто-нибудь не вспоминал о близких и дорогих сердцу предметах. Чем ближе к смерти мы находимся, тем более задушевны наши воспоминания. Но они всегда расплывчаты и неясны. Трудно поверить, что я, рассказывая о своей семье в минуты короткого затишья, во всех деталях описал и все повороты, ведущие к моему дому.

Первым делом мы откупорили бутылку и помянули боевых товарищей, которых уже нет с нами. Недоумение, возникшее по приезде, быстро рассеялось и забылось. После легкого ужина я показал Лоусону библиотеку.

- Чем же ты заполняешь свое время? - жмурясь от удовольствия, спросил Лоусон, когда мы удобно расположились за гостиным столиком, с сигарами и потягивали портвейн.

- Дел у меня не так много, - ответил я, - погулять, пострелять да порыбачить. Так себе: не жалуюсь, но скучаю.

- Тогда почему бы тебе не уехать?

- А куда? В этом доме я прожил всю жизнь. Правда, скажу тебе по секрету, я несколько раз пытался продать его с торгов. Не берут. Никто не хочет жить в провинции. Сейчас в больших городах на разрухе можно сколотить состояние. Лет через десять - пятнадцать кто-нибудь и купит мой дом, но тогда я буду уже стар и меня не сдвинешь ни за какие деньги.

- Тебе надо жениться, - улыбнулся Лоусон. - Найди себе женщину; с ними приятнее проводить время, чем сидеть одному.

- Где они, эти женщины? Всю жизнь собираюсь жениться, было бы на ком.

Так мы сидели и мирно беседовали часа два, пока Лоусон не сослался на усталость.

- Извини, старина Петер, но поездка стоила мне много сил.

Я постарался загладить свой промах:

- Действительно уже поздно. Последствия бессонницы: совершенно забываю, что другим нужен отдых.

Уединенная и праздная жизнь в последние месяцы стала сказываться: ночи я уже проводил не в постели, как все здоровые люди, а в кресле перед камином, ожидая рассвета, когда удавалось забыться на несколько часов..

Я показал Лоусону его комнату, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе. Как обычно, сон не шел. Я завернулся в широкий халат, придвинул кресло поближе к огню и поудобнее уселся, вытянув ноги и уперев их в каминную решетку.

Настенные часы пробили два. Я закурил сигарету. Время тянулось медленно. Приглушенно постукивал маятник. Я смотрел на тлеющий огонек, приближающийся к моим губам. Незаметно меня охватила приятная дрема, голова свесилась на грудь, и сон почти смежил глаза, как вдруг во мне все насторожилось: я услышал шелест крадущихся по коридору шагов. На мгновение меня успокоила мысль, что Лоусон мог отправиться в ванную. Шаги замерли, и я почувствовал на себе тяжелый взгляд, от которого волосы зашевелились на голове. Подобное ощущение я много раз испытывал во время войны и в нескольких случаях был обязан ему жизнью.

Через минуту шаги стали удаляться, потом я услышал, как скрипнула лестница, и наступила тишина. Входная дверь отворилась и с шумом захлопнулась. Я вскочил и подбежал к окну. В темноте я разглядел спину торопливо шагающего человека. Он шел прямо к дороге. Конечно, я узнал его: это был Бен Лоусон. Я следил за его высокой фигурой, пока он не скрылся между деревьями, потом зажег спичку и посмотрел на часы: они показывали два тридцать.

На следующий день за завтраком мой гость не обмолвился ни словом о своей ночной прогулке, и мне показалось благоразумным вообще не упоминать о ней. Возможно, он не мог заснуть в непривычной обстановке, и я бы смутил его бестактными расспросами.

Когда я говорил Лоусону, что делать тут особенно нечего, разве что бродить по лесу, охотиться и рыбачить, то был вполне откровенен, но он, казалось, так обрадовался своему бегству из беспокойного Лондона, что пропустил мои слова мимо ушей. Он весь кипел энергией и юношеским задором. Даже наша короткая прогулка по невысоким окрестным холмам и мои постоянные подшучивания еще более развеселили его.