Ховард Уолдроп - Город Одной Лошади

Гомеру хотелось спросить, не сидит ли с ними в лодке печальный мужчина, но не осмелился. Тяжелое дыхание рядом его тревожило. Не заразна ли эта болезнь?, подумал он.

"Ты не можешь видеть, мальчик?", прошептал тяжело дышащий.

"Нет", ответил Гомер, глядя прямо вперед.

"Но ум у тебя есть, не так ли?", спросил мужчина.

Гомер смущенно поежился.

"Ты нервничаешь на море?", прошептал тяжело дышащий. Похоже, это был его нормальный голос.

"Не в этот сезон", ответил Гомер, поднимая лицо. "Гесиод говорит, что сейчас самое время для плаванья, через пятьдесят дней после солнцестояния."

"Гесиод!" Голос тяжело дышащего поднялся почти выше уровня шепота. Потом он закашлялся. "Парень, да ты школяр."

Гомер ткнул пальцем в ребра отца. Нет сомнения, отец опять грезит, но Гомеру не хотелось говорить с этим человеком в одиночку.

"Извините, что вы сказали?", спросил отец Гомера, перегнувшись через колени мальчика.

"Не школяр ли ваш паренек?", выдохнул трудно дышащий. "Он знает Гесиода."

"Нет. Но он слушал всех певцов в Смирне и голова его полна странных материй. Таким, как он, не много чего еще остается, не так ли? Он бесполезен. Мы не знаем, что с ним делать сейчас, когда он почти мужчина. Он не годится ни для какой работы."

"Я знаю все поэмы Мимнерма из Смирны", наудачу сказал Гомер. "Поначалу они мне не нравились, но я все равно их запомнил."

"О, ты уже достаточно вырос, чтобы стать романтиком, а, парень?"

Гомер почувствовал, что краснеет.

"Я был певцом." Шепот был совсем тихим.

Заинтересовавшись, Гомер повернулся лицом к тяжело дышащему.

"Несколько лет назад я пел в Смирне."

"Наверное, я вас слышал."

"Наверное... Меня звали Келевтетис. Обычно, я пел о Тесее или Ахиллесе."

"Я помню! Об Ахиллесе в Смирне!" Гомер припомнил медовый голос и проворную лиру. Ну, конечно, ведь песни о троянской войне всегда были его любимыми.

"Хороший парень", почти усмехнулся Келевтетис.

"Вы больше не поете?", спросил Гомер.

Отец толкнул его.

"Если б ты мог меня видеть, то понял бы, почему", сказал мужчина шипящим шепотом. "Меня убивает собственное тело. Большая опухоль на шее. Еду домой в Кносс умирать."

Потрясенный и смущенный, Гомер съежился на лодочной скамейке.

"Я ходил с мальчиком, но в прошлом году он умер от лихорадки в Смирне", печально прошептал Келевтетис.

Вопрос сформировался в голове Гомера. Потом другой. Потом в голове начался целый дождь вопросов, словно сам Зевс послал грозовой ливень мыслей. Но, с родителями так близко, Гомер оставил их при себе. Кроме того, им сейчас взбираться на борт судна с черным корпусом, он уже слышал, как паруса хлопают на ветру и как капитан зовет тамошних матросов.

x x x

Нахлобучив широкополые шляпы от жаркого солнца, Келевтетис и Гомер сидели на ящиках на палубе. Родители были где-то на другой стороне судна, явно обрадованные, что Гомер нашел кого-то, кто с ним занимается. Ящики под ними иногда шевелились от килевой или боковой качки, потом двигались обратно. Гомер цепко продолжал говорить с Келевтетисом о пении, задаваясь вопросом, как это певцам удается запомнить так много слов.

Больной рассказывал Гомеру о значении композиции закругленными оборотами, одним из средств запоминания. "И я каждый раз называю кого-то одним и тем же именем. Например, если у тебя 'радостный сердцем Гомер', он остается 'радостный сердцем', даже если только что потерял своего лучшего друга или даже если его убивают". От усилий разговора Келевтетис задыхался.

"Каждый раз?", с сомнением переспросил Гомер. Ему не нравились некоторые из эпитетов, выбранных Келевтетисом, и у него имелся свой собственный тайный запас. Особенно для троянцев, которыми, как казалось Гомеру, всегда пренебрегали традиционные певцы.

"Я не хочу делать паузы и пытаться вспомнить, в этом ли месте надо называть его `кислолицым`, не так ли?"

"Понятно." Гомер задумчиво поскреб подбородок. "Значит, надо придумывать гибкие имена, которые годятся во многих ситуациях."

После паузы Келевтетис сказал: "А ты шустрый." И вздохнул, почти с облегчением. Потом спросил: "Ты ведь желаешь стать певцом, не так ли? Если хочешь, я могу выкупить тебя у родителей."

Гомер не отваживался сказать это сам. Но когда Келевтетис произнес эти слова, он почувствовал себя полным, как весеннее озеро, и ярким, как солнечный свет. Он смог в ответ выговорить лишь простое: "О, да."

Глубокий бас позади них сказал: "В чем дело? Матросы для вас слишком волосаты?"

"Матросы", рассеянно повторил Келевтетис. Потом совершенно другим тоном: "У меня осталось не слишком много времени, парень. Останешься ли ты со мной до самого конца?"