Сергей Минцлов: Царь царей...

Наступило молчание. Слышался только плеск воды о плот, да изредка жалобный крик чаек, носившихся над рекой на белых, похожих на серпы, крыльях.

— Что вы скажете, Иван Яковлевич? — спросил немного погодя Михаил Степанович.

Старый ученый решительным движением поправил очки свои.

— Я во всем согласен с ним. В межледниковую эпоху, например, местность эта несомненно была покрыта тропической растительностью, о чем свидетельствуют и окаменелые отпечатки листьев, которые мы нашли в отложениях горы, вместе с могилой; а так как человеческие расы соответственны климатам, то здесь должны были жить черные люди. А вот находка саней… — ученый несколько запнулся, но тотчас же заговорил прежним, не допускающим возражения тоном, — ее я объясню тем, что, вероятно, произошел какой-нибудь геологический переворот, разом вызвавший резкую перемену в климате.

— Так думаете вы? — насмешливо вставил Павел Андреевич. — А в действительности мы знаем, что в межледниковую эпоху человек не находился еще на такой высокой ступени развития, да и общие геологические перевороты совершаются не разом, а в течение десятков тысячелетий. Следовательно, ваша находка целой новой культуры — или великое открытие или, выражаясь деликатно, — великая ерунда!

— Наше дело доказать первое! — с необычной терпеливостью возразил Иван Яковлевич.

— Как именно?

— Путем исследований, — так же сдержанно продолжал старый ученый. — Эта надпись и надпись, привезенная Михаилом Степановичем, сделаны на одном языке и, может быть, находятся в связи между собой. Словом, мы перед величайшей загадкой и мы разгадаем ее, да, разгадаем! — с твердостью повторил Иван Яковлевич. — Год нужно будет — год проведу здесь, десять — десять лет не выеду отсюда, но…

Грянувший из-за шалашей оглушительный выстрел прервал речь ученого и заставил его подскочить и взмахнуть руками как от удара в спину.

Гул покатился далеко вниз и вверх по воде. Через несколько секунд с противоположной стороны слабо откликнулось эхо; над самым плотом с криком заметались чайки, как бы грозя виновнику переполоха.

— Что такое? — в испуге воскликнул Иван Яковлевич. — Что случилось?

Михаил Степанович подался назад и увидал за шалашами на самом краю плота Свирида Онуфриевича, стоявшего с ружьем в руках.

Никто из увлекшихся разговором ученых не заметил, как спутник их, не интересовавшийся, кстати сказать, никакими раскопками и надписями, отошел от стола.

— Свирид Онуфриевич забавляется, — проговорил Михаил Степанович. — Утку он, кажется, убил.

Действительно, саженях в двадцати от плота на поверхности воды чернело что-то, похожее не то на бутылку, не то на торчком стоявший утиный хвост. К нему быстро плыл какой-то другой, продолговатый предмет.

— Смотрите, Кузька плывет! — добавил Михаил Степанович, вглядевшись в него.

Голова собаки была уже невдалеке от добычи, как вдруг сперва птица, а затем и собака, точно подхваченные невидимой силой, стремительно вынеслись вглубь реки и помчались по течению, опережая путешественников.

— Кузька, Кузька!! — донеслись до ученых вперемежку со свистом вопли с другого конца плота.

Свирид Онуфриевич, поздно сообразив опасность, какой подверг своего любимца, послав его в быстрину, приседал, подскакивал и вне себя размахивал ружьем и руками. Кузька оглянулся на зов хозяина, но выбиться из течения был не в силах.

— Утонет! — кричал Свирид Онуфриевич. — Кузька, иси! Черт меня побери, дурака!.. — и он сорвал с головы шапку и, швырнув на плот, с бешенством принялся топтать ее ногами. Лысина на голове его, словно продолговатое медное блюдо, засветилась на солнце.

Михаил Степанович бросился к нему. На плоту все пришло в движение; из заднего шалаша показалось мрачное лицо Антона.

— Что за шум? — вполголоса спросил румяный молодой парень, лакей Михаила Степановича, выглянув из-за плеча Антона.

— Пан мой кричить… — с хохлацким выговором отозвался равнодушный голос откуда-то позади него из глубины шалаша. — Горло соби чистить…

— Пес тонет… — проговорил Антон, прикрыв глаза костлявой рукой, — ишь как тащит его вода! О-хо-хо… все как псы потонем! — зловеще добавил он, поджав губы.

Молодой малый, не дослушав старика, кинулся к краю плота, затем метнулся к огромному правилу, у которого стоял вожатый — татарин. Расстегнутый ворот синей рубахи того открывал загорелую широкую грудь; широкое добродушное лицо, с пучком редких волос на подбородке, блаженно улыбалось.