Сергей Минцлов - Царь царей...

Свирид Онуфриевич впал в восторг.

— Кузька, иси! — во все горло рявкнул он, не видя, что пес лежит рядом с ним.

Кузька выскочил из-под стола как ошпаренный и заколотил хвостом по бокам.

— На охоту! — кричал Свирид Онуфриевич, теребя пса за морду. — Марш, пляши, такой, сякой, растаковский!

Свирид Онуфриевич защелкал пальцами, замотал головой и затопал ногами. Кузька поднялся на задние лапы и с лаем принялся подскакивать перед своим барином. Концерт получился неистовый.

Павел Андреевич смотрел, смотрел на них, наконец прыснул со смеха и облился чаем.

— Эка телячий восторг обуял их! — проговорил он, вытирая грудь и живот. — С ума оба сошли!..

Свирид Онуфриевич махнул рукой и убежал в шалаш за ружьем.

Через минуту он и Кузька стояли уже на самом краю плота и, только что последний коснулся берега, оба выскочили на камни. Еще несколько минут, и они оказались уже на высоком утесе.

Свирид Онуфриевич сорвал с головы шапку, помахал ею в знак прощального привета еще только что собиравшимся сходить с плота товарищам и пропал в темной тайге.

Иван Яковлевич, нервно потирая руки, выступил в путь в сопровождении татарина и обоих ученых.

Путь был недальний: скоро из-за лесистых круч, словно железный нож, выставилась острая вершина совершенно обнаженной серой скалы.

Проводник указал на нее пальцем.

— Писанец, — заявил он. — Ба-альшой человек писал!

— Что же, там пещеры, кости какие-нибудь есть? — спросил Павел Андреевич, стараясь не отставать от ускоривших ход товарищей, что при его толщине давалось ему нелегко.

Татарин мотнул головой.

— Кости нет, пещера нет, одна писанець!

Он вступил в какую-то щель между двумя громадными камнями; за ним пробрались Михаил Степанович и старый ученый. Павел Андреевич протиснулся последним.

Перед ними, как бы поставленная на широком и ровном песчаном блюде, высилась одинокая гранитная скала. Горы отступили полукругом, образовав амфитеатр позади нее. На гладкой, как бы шлифованной поверхности скалы виднелись очертания каких-то красных фигур.

Иван Яковлевич с торжественным видом, намеренно не торопясь, что он всегда делал в важных случаях, стал надевать вторую пару очков и вынул бинокль; Михаил Степанович быстро пошел ближе к скале; Павел Андреевич сел на песок и принялся вытирать платком пот, градом катившийся по лицу и шее его.

Иван Яковлевич долго рассматривал изображения.

— Это не иероглифы, — сказал наконец он, отняв бинокль от лица. — Просто какие-то фигуры и… и даже не древние, — несколько разочарованным тоном добавил ученый.

— То есть, что вы называете «не древними»? — спросил Павел Андреевич, равнодушно поглядывая на скалу.

— Так, века XII–XIII, — ответил Иван Яковлевич. — И опять-таки сделаны они монголами: обратите внимание на фигуры этих людей — чистейшие татары!..

— Гм… — промычал, поднимаясь, Павел Андреевич. — Татары… Просто уроды какие-то намалеваны. Однако пойти посмотреть, нет ли чего интересного около скалы, — и он зашагал по глубоко оседавшему под тяжелыми ступнями его песку.

— Ничего нет! — прокричал, показываясь из-за угла скалы, Михаил Степанович, успевший уже обойти кругом нея. — Ни надписей, ни ходов…

— А кости? — спросил, остановившись на полдороге, Павел Андреевич.

— Есть! — крикнул опять этнолог.

— Ну? какие? — радостно отозвался Павел Андреевич.

— Чьи?

— Вороньи!

Из-за края скалы взлетели на воздух полусъеденные кем-то останки огромной вороны и рухнули на песок невдалеке от палеонтолога. Павел Андреевич плюнул так, что отозвалось и тоже плюнуло где-то в горах эхо.

— Чтоб вам пусто было! — крикнул он. — Я-то было обрадовался!

Разочарованные ученые пошли обратно и несколько раз в продолжение пути слышали отдаленные выстрелы Свирида Онуфриевича.

— Он, видно, удачливей нас! — заметил Павел Андреевич, подымаясь на плот. — Ишь его, как катает!

К общему удивлению, Иван Яковлевич был в духе и не сердился на неудачу и замедление из-за опоздания Свирида Онуфриевича. Обед прошел без охотника. Отдохнув, все опять вышли погулять на берег. Жаркий день угасал и сменялся тихим вечером; синее днем небо как бы раздвинулось, легло как складной фонарь на земле, чуть одев края ее сизым туманом: открылось другое небо — далекое и бледное с одинокой звездой на нем. Черный бархат вод у берегов не зашелохнулся, но спирали и завитки на буротусклой середине реки указывали, что она не стоит, а мчится по-прежнему своим путем, как и весь мир. Скалы, казалось, росли, тянулись в высь и покрывали мир все большей тенью.