Анастасия Галатенко - Нф-100 - Адам в Аду

Левченко промолчал, по прежнему глядя в потолок. Разумовский понизил тон:

-- Думаешь, надолго ты пережил меня?

-- Думаю, нет. Я не знал о твоей смерти.

-- Забавно, да? -- мрачно рассмеялся Разумовский. -- Гениальный ученый и политик и лидер оппозиции сдохли одновременно. За идею, чтоб ее! Проверяй теорию на практике, Левченко! Авось Кривцов был прав, и найдется лазейка.

-- Как я понимаю, он не нашел ее за шесть лет?

-- Думаешь, он искал? Он трахал баб, считая каждую из них очередным идеалом! Он был так искренен в своем восхищении, что ему отдавались даже самые добродетельные! Он запутался в галлюцинациях и уверял, что ищет путь -- конечно же, единственно верный! Искал кристаллы на помойке, перепрошивал их собственной кровью, взятой под кайфом. Они менялись, да. Ненадолго.

Левченко покачал головой:

-- Идеал на кончике иглы, счастье на расстоянии трипа... А ведь был неплохой ученый.

-- А кто виноват?! Если бы не твоя упертость, был бы твой Венечка в шоколаде!

-- Ничего бы не изменилось. Пойми, Андрей, они не развиваются! Не растут! Не меняются! Это пытка! Это та же клетка, только не вовне, а внутри!

-- Ты сам сейчас -- такой, -- Андрей вскочил и прошелся по комнате. -- И где они, эти прутья? Ну, где? В тебе говорит живой Левченко!

-- А в тебе -- живой Разумовский. В том-то и беда! Ты навсегда останешься кем-то, кем уже не являешься.

-- Ладно, -- Разумовский упал на диван рядом с Ро. -- Ты здесь. Ты удрал из клетки и вытащил вот его. Зачем?

-- Видишь ли, -- после недолгого раздумья сказал Бунтарь, -- я привык быть по другую сторону решетки.

Разумовский хмыкнул.

-- Мне нужно время, -- сказал Бунтарь, снова уставившись в потолок. -- Я хочу понять, как изменился мир.

-- Нахрена? Если ты так уверен в своей драгоценной теории? Ты же все равно не изменишь ни себя, ни своего отношения к ситуации!

-- Отношение -- штука двусторонняя, -- возразил Бунтарь. -- Любой эксперимент зависит от условий. Я неизменен, но не знаю, как я отнесусь к изменившемуся миру.

Разумовский повернулся к Ро:

-- А ты что скажешь?

Ро не ждал вопроса и не сразу понял его. Гудение в голове заглушало остальные звуки, и его удивляло, как эти двое не замечают этого.

Ему задали вопрос. Надо было отвечать.

Ро скользнул взглядом по холстам у стены, по терминалу, мигающему одиноким огоньком, по всей этой комнате, знакомой и незнакомой одновременно, и понял, что не знает, чего хочет.

-- Я не хотел жить, но жил, -- сказал он неожиданно глухим голосом. -- Я, как мне объяснили, не хотел умирать, но умер. Не хотел воскресать, но воскрес. Наконец, раз уж мне не оставили выбора, я хотел жить, но не жил... И я всегда хотел ничего не хотеть, но постоянно хотел, а теперь, когда у меня едва ли не впервые спрашивают, чего я хочу, я понимаю, что не хочу ничего.

Ро посмотрел на Бунтаря, затем на Разумовского. Тот расхохотался, потом хлопнул в ладоши:

-- Ладно, разбирайтесь! Только побыстрее! Знали бы вы, как мне надоело просиживать тут штаны.

Втроем в одной комнате оказалось неуютно. Теперь день и ночь сменяли друг друга привычным Ро способом, но облегчения это не приносило. Он постоянно чувствовал на себе чей-то взгляд. Он пытался писать, но отступился. Оправдался тем, что творчество -- процесс интимный, и уловил сочувствующий взгляд Бунтаря.

Кривцов действительно не мешал и, кажется, даже не подозревал о непрошеных гостях. Он много спал, часто звал Андрея и требовал говорить с ним, варить ему кофе или прибирать. Разумовский возвращался злой и бросался на Левченко. Порой Кривцов включал музыку начала века и слушал ее, лежа на кровати, раскинув руки в стороны и закрыв глаза. Однажды к Кривцову приходила женщина. Они долго разговаривали, потом кричали друг на друга, а потом занялись любовью. Затем женщина ушла, а Кривцов лег спать. С нетерпением и странной ревностью Ро ждал, что появится Жанна, но она не приходила.

Ро было неловко от того, что приходится становиться невольным свидетелем чужой жизни, но остальных это, кажется, никак не смущало.

Разумовский сказал, что кто-то из них обязательно должен быть дома. Кривцов может в любой момент позвать Андрея и не должен заметить подвоха. Остальные свободны в своих действиях. Дежурили при человеке по очереди.

Все понимали, что если и выходить на улицу -- то ночью. Ро выходил часто -- каждую ночь, если не была его очередь сидеть дома. Наступающая зима и темнота лишали мир красок, оставляя ему графику голых ветвей, пустынных улиц и одиноких силуэтов. Ро дышал полной грудью, и гул в голове отступал.