Анастасия Галатенко - Нф-100 - Адам в Аду

-- Угу, -- снова пробормотал парень и обмяк.

-- Ну? -- Кривцов ослабил хватку и выжидающе посмотрел на него. -- Я, я же сказал, поделюсь.

Парень медленно протянул руку и сунул Кривцову в ладонь мятый пакетик. Кривцов тщательно исследовал упаковку -- пленка была влажная, то ли от погодных условий, то ли от потных ладоней воришки, но, главное, целая. Кривцов поднял глаза и увидел, что парнишка смотрит на него, а за глазами -- Кривцов тут же забыл про мефедрон -- ярко сияет нейрокристалл.

-- И чем занимаешься? -- спросил Кривцов, сидя на полу в обшарпанной кухоньке у нового знакомого и чувствуя, как кожа покрывается мурашками. Он кивнул сам себе -- не прогадал. Он ощущал редкое расположение к собеседнику и желание свернуть горы, но гор под рукой не было, поэтому приходилось просто говорить.

-- Да всем понемногу. Я, знаешь, птица свободная. Хочу -- летаю, хочу -- в гнезде сижу, хочу -- сру кому-нибудь на голову.

Кривцов рассмеялся.

-- Нет, правда! Вот прошлым летом листовки у метро раздавал, потом курьером устроился, потом надоело деньги дяде отдавать -- так я взял гитару и пошел по электричкам. Пою я хорошо, репертуар проверенный, ну, знаешь, такой, чтобы эти дачники слезы пустили, барды там, или про любовь, или вот, моя коронная-то была, про маму... Как там... "Мама... мама.." Тьфу, блин, забыл. Но все рыдали, зуб даю!

Он сосредоточенно замолчал, пытаясь вспомнить слова песни, но слова не вспоминались, и он запел "на-на-на", барабаня пальцами по столу. Голос у него оказался и впрямь очень приятный -- сильный и чистый, Кривцов легко мог себе представить этого парня с гитарой, бродящего по вагонам и вгоняющего в слезы стареющих домохозяек.

-- А потом я так и сказал себе, мол, Илюха -- это я, Илюха, -- а давай-ка ты попробуешь остепениться. Ну я и попробовал -- устроился барменом. Хорошо зарабатывал, между прочим, чаевые неплохие, иногда кто косячком угощал. Но надоело. Мне вообще все быстро надоедает.

-- Это правильно, -- сказал Кривцов. -- Нельзя привязываться.

-- К чему привязываться?

-- Да вообще ни к чему. Любить надо, а не привязываться.

Илюха посмотрел на него, соображая.

-- Это ты хорошо сказал, -- одобрил, наконец, он. -- Только я, знаешь, предпочитаю не задумываться. Я живу, как живется. Жизнь-то, знаешь, штука классная, если не задумываться. Если не думать, как оно там будет, так и получается, что будь что будет, верно?

-- Верно, -- подтвердил Кривцов. Нейрокристалл Илюхи расцветал перед ним -- сквозь серебристую оболочку виднелись нежные лепестки, голубые, палевые, золотые. Да, явно стоило его угостить. Поистине, великолепный образец. Кривцов смотрел на него и чувствовал единение с миром.

-- А сам-то чем занимаешься? -- спросил Илюха.

-- Я -- бог, -- просто ответил Кривцов. Слова вырвались сами собой, но были правильными, он это чувствовал. Сейчас, с Илюхой, можно говорить все, что угодно. Ему было хорошо. Он был богом и любил весь мир. Даже слякоть за окном.

-- А что делают боги? -- спросил Илюха.

-- Любят.

-- Кого?

-- Всех.

-- И меня?

-- И тебя.

-- Ну и идиот, -- сказал Илюха, и Кривцов не обиделся.

-- Ты, ты тоже -- бог, -- сказал он. -- Ты свободен, ты не привязываешься к своему туннелю реальности, а значит -- ты находишься везде и одновременно нигде. Ты не оцениваешь происходящее, выпадаешь из системы отсчета. А значит, воспринимаешь мир без искажений, накладываемых твоим сознанием. Искажений, которые мешают тебе любить этот мир, вроде грязи под ногами или девицы, от которой никак не удается отделаться. Понимаешь?

-- Неа, -- сказал Илюха. -- Я же говорю, я не задумываюсь. Это моя позиция, понимаешь? Пырин... Прын... принципиальная.

-- Значит, ты бог-- слепец. Бог эгоист. Ты можешь сделать мир лучше, но не хочешь, потому что предпочитаешь не задумываться. Правильно это, как по-твоему?

-- Неа, -- снова сказал Илюха. -- Я не бог. Слушай, ну какой я бог, если я сегодня твою скорость потырил? Не укради, все такое. Я -- далеко не ангел! Вот ты -- другое дело. Всепрощение, не иначе! Я б себя за такое знаешь как бы уделал? Как бог черепаху...

-- Погоди, -- остановил его Кривцов. -- причем тут я, ты? Мы все -- одно.

-- Вы -- это кто?

-- Мы. Ты, я. Боги. Все, кто смог вырваться. Это в мире есть ты, я и прочие. А там, за его пределами -- есть только мы, -- Кривцов откинулся на спинку кресла и закурил. -- Представь много-много лиц. Разных. Красивых, уродливых, женских, мужских -- всяких. Знаешь ли ты, какое лицо покажется нам самым красивым? Твое? Мое?

-- Ну, не твое уж точно!

-- Это правда, -- Кривцов улыбнулся. -- Самым привлекательным нам покажется лицо, которое получится, если все эти лица свести воедино. Понимаешь? Самое усредненное и будет самое красивое. Странно, да? Мы же все -- индивидуальности и гордимся этим... Но долбаная природа считает иначе. Или зайди в любую церковь, посмотри на нейрокристалл Христа... Он белый. Кто-то говорит -- серебряный, кто-то утверждает, что он меняет цвет, но это все ерунда. Он -- белый. Как свет, собранный из всех оттенков спектра, так и спаситель собрал в себе все возможные нейрокристаллы -- от грязно-серых и насквозь проржавленных до почти неотличимых от его собственного. И это, -- Кривцов наклонился, чувствуя, как заходится сердце и потеют ладони, -- знак для нас. Мессия -- всего лишь тот, кто вобрал в себя весь мир, все его проявления. Не я, не ты, не они -- мы. Если опуститься до обывательского мировоззрения, то можно сказать: все накопленное человечеством добро, и зло тоже. Но поскольку добро и зло -- понятия искусственные, созданные человеком, от морали вообще придется отказаться. Праведник -- не более, чем тот, кто собрал в себе все грехи...