Иван Безродный: Привет от Цицерона

Ронни Кребс потихоньку сходил с ума. В течение месяца он сбросил более двадцати фунтов веса, каждую ночь ему снились сюрреалистические кошмары, постоянно кружилась голова, и все чаще ему казалось, что кто-то наблюдает за ним и только и ждет момента, чтобы пустить ему в лоб пулю. По утрам же на него нападала такая икота, что пару раз вызывали врача.

Он перестал доверять даже старому Стивенсону, слуге, более тридцати лет верою и правдою служившему его семье и единственному человеку на свете, с самого начала посвященному в его, Кребса, Великую Тайну.

Впрочем, с каждым днем, с каждой неудачей в испытаниях Машины Ронни все более разочаровывался, и бывали моменты, когда он готов был схватить тяжелую кувалду и разнести ее в пух и прах. Хотя материал, из которого она была сделана, вряд ли поддался бы жалкому гневу слабого неудачника, каким Кребс начал считать себя в последние дни, совсем еще недавно мнив себя богом.

— Вы слишком много пьете, — укоризненно говорил ему Стивенсон, но, однако, подавал на подносе, как обычно, бурбон или, в дни запоя или хандры, виски или ром.

— Я знаю, что делаю, — отмахивался Кребс. — Приберись-ка лучше у Машины…

Стивенсон горько вздыхал и убирал бутылки, разбросанные вокруг большого яйцевидного агрегата черного цвета, опутанного толстыми гофрированными кабелями. Эту штуку он боялся пуще огня, считая исчадием Ада, но виду старался не подавать. Круглую же площадку перед Машиной, огороженную низким двойным барьером из хромированных труб, которую хозяин называл Зоной, он вообще ненавидел. Ибо именно туда его молодой хозяин в прямом смысле слова выкинул целое состояние. Именно на нее он мог глазеть, абсолютно не шевелясь, целыми часами и, так ничего и не дождавшись, впадал в очередной запой.

А как было хорошо раньше, думал Стивенсон, до того момента, когда они вместе с Кребсом обнаружили в подвале этого старого особняка, приобретенного почти за бесценок несколько месяцев назад, это странное сооружение.

— Джордж, — поначалу горячо говорил Кребс, — с этой штукой мы перевернем мир! Я не знаю, как она работает, откуда и как попала сюда, но будь я проклят, если не заставлю ее делать для меня деньги и притом в большом количестве!

А Ронни деньги любил и почитал, будучи бесшабашным транжирой, гуленой и заядлым игроком в преферанс. Увлекался он также ипподромом и Лондонской биржей, и до последнего времени именно это больше всего волновало Стивенсона. Старый служака считал своим долгом научить уму-разуму тридцатилетнего Ронни Кребса, все еще остающегося в его сознании маленьким ребенком, и сохранить хотя бы то, что удалось накопить его родителям, два года назад трагически погибшими при крушении железнодорожного состава. Год назад его младшая сестра Кэтти сразу выскочила замуж за отставного полковника и уехала в Штаты, так что, потихоньку проматывая солидное некогда состояние, Кребс, если не считать немногочисленной прислуги, жил один и в ус, как говорится, не дул.

А с появлением Машины стало еще хуже. Она стала его идеей фикс, призрачным оазисом в скучном мире житейских и, в частности, «само собой» возникающих финансовых проблем. В последствии, после истории со слитком золота, Кребс даже поселился в подвале, который Стивенсону, повоевав с хозяином несколько дней, скрипя зубами, все-таки пришлось приспособить для этого. Он перенес туда кровать, столик, небольшой шкафчик и огромное зеркало, которое через неделю разбило выскочивший из Зоны циркач-шимпанзе. После этого случая Кребс стал повсюду таскать с собой браунинг.

Ручные гранаты были позже.

— Бросьте вы это дело, — с дрожью в голосе умолял хозяина Стивенсон, — не богоугодное это дело — пытаться изменить судьбу. Чего быть, того не миновать…

Джордж смутно понимал, что такой сложный аппарат, вытворяющий черт знает что такое с предметами, не мог быть изготовлен в их, тысяча девятьсот двадцать пятом году, да и через пятьдесят лет тоже вряд ли это было бы возможно. И это пугало его больше всего. Ронни злился и, в конце концов, перестал допускать Стивенсона в подвал, который постепенно превратился в помойку, исключая Зону.

Судьба дает мне великий шанс, думал Ронни. Я увидел его и понял, в чем он заключается, а, главное, догадался, как его использовать для своего блага. Больше такого никогда не представится. Проблема состояла только в том, что практика не согласовывалась с его теорией, по крайней мере той, которую Кребс первоначально надумал сам себе. Иллюзорные радужные мечты богатства и известности постепенно сменились раздражением и тупой злостью на себя, Стивенсона, Машину, на все человечество, никак не желающее встать перед ним, Кребсом, на колени в благоговейном ужасе и восторге.