Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара

Предвестниками несчастья стали дымы, появившиеся на горизонте за заснеженными невысокими холмиками.

- Ахтунг! Панцерваген!

Немецкие линии пришли в движение. Роты и батальоны под отрывистый лай фельдфебелей заняли полевые укрепления. Польская земля за последние ночи смёрзлась, затвердела и казалась надёжной защитой.

К брустверам выкатились орудия, канониры с надеждой оглядели снаряды непривычной конической формы, вроде бы способные поразить русское чудовище... если с тысячи шагов попасть ему в корпус и до этого не погибнуть самому под гранатами панцервагена.

Меж тем паровые крепости на колёсах появились вдали. Каждый офицер, имевший зрительную трубу, немедленно поднёс её к глазу. Обходя польские хуторские постройки и мелкие купы деревьев, не вырубленные среди пашни, монстры выдержали практически ровную линию и даже не казались слишком ужасными... коли не сравнивать их размеры с фигурками бегущих по снегу солдат. Железные воины раза в три выше! И это не считая дымовые трубы.

Самые внимательные из германцев могли разглядеть сигнальщиков на бронеходах командиров. Как только они заработали флажками, стальные бастионы замерли примерно в миле от окопов, окутавшись паром, а орудийные стволы неумолимо поползли вверх.

Как ни муштруй военных, каждый из них остаётся отдельной личностью, оттого и реакция на русские пушки такая разная. Робкие скатились вниз под защиту мёрзлого грунта, самые отважные решили, что первый залп не может быть точным, и задержались оценить силу вражеской артиллерии, безрассудные не поверили, что с мили возможно добить до цели. Основная же масса просто не ведала или не поняла, что означает минутная заминка. Но снаряды полетели во всех без разбору, разрушив очарованье ясного зимнего дня.

Уже после второго залпа мало кто бравировал на бруствере, разве что лежали там неспособные прыгнуть на дно по причине смерти. Пушкари убедились: на дальней дистанции попасть в русиш панцер - безумие. А коли и достали до железных морд, никакого видимого вреда не случилось. Зато на артиллерийских позициях гранаты начали рваться куда чаще.

После десятка залпов рассеялся пороховой дым. Снова пыхнув из труб, бронеходы набрали давление в котлах и неумолимо покатили вперёд. Впрочем, не все - некоторые задержались, беспомощно барахтаясь в снежном плену. Их тут же облепили гренадёры, пихая далее, но это мало утешило германских солдат - продолживших движение хватило с лихвой.

Снова прорезались германские пушки. Когда из трёх бронированных машин взметнулось пламя, а у одной из них рванул котёл, ошпарив паром пехоту и сварив заживо экипаж, прусские военные оживились. 'С нами Бог! Он нас не оставил!' Радость получилась недолгой. Панцеры снова прекратили движение и, повинуясь флажкам, открыли частую пальбу по батареям, вынудив их навсегда умолкнуть.

Буквально через пять-семь минут русский орудийный огонь резко участился: подоспели полевые шести- и двенадцатифунтовки, подтянутые к линии бронеходов. Когда паровые чудовища выползли к редутам, большинство солдат, унтеров и офицеров были не убиты и даже не ранены, разве что контужены. Если бы не оглохли от близких и частых разрывов, они услышали бы, что смешанный гул десятков паровиков раскололся на множество лязгов, стуков и хлопков, исторгаемых отдельными механизмами. Но когда в считанных ярдах, пусть и за земляной стенкой, взрывается артиллерийская граната, поле боя заполняет ровный звон, заменяющий иные шумы. Никаких иных звуков, только звон, под аккомпанемент которого из-за тёмных броневых корпусов выскакивают во множестве русские солдаты в зелёных шинелях. На перекошенных в ярости усатых лицах что-то беззвучно исторгают оскаленные рты. Стволы винтовок вспыхивают огнями неслышимых выстрелов, а впереди торчат блестящие жала штыков...

Как быть прусскому солдату, стойкому и отважному, но за спиной у которого нет железного великана или иного средства, чтоб на равных бороться с врагом? В руках ружьё, быть может удастся продать жизнь подороже перед тем, как умереть среди безбрежного звона... Но вряд ли об этом кто смог рассказать. Вдохновлённая русская гренадёрская пехота взяла на штыки первую линию прусской обороны. Трепыхающиеся получили ещё по удару в шею и в лицо.

Когда-нибудь потом, в церкви на исповеди или в пьяной тоске вспомнит русский солдат, что зря добивал раненого немца - тот ничего уж поделать не смог бы, так умер бы или в плен попал. Но у гренадёров, ворвавшихся на вражью позицию, своя правда. Главное, чтобы никто не мог ударить в спину или выстрелить вслед.