Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара

Дивная штука - человеческое стадо. Только готовы были наброситься на пятерых путников, распаляясь близью лёгкой добычи. А как отпор встретили - сникли, хоть и осталось разбойников дюжина против пяти. Под пистолетными дулами сосну откатили, приговаривая: 'не серчайте, баре, бес попутал'. Потом проводили экипаж голодными глазами.

- По закону положено заявить в отделенье Общего Благочинья, - толстый Демидов отёр нервный пот платком.

- Окститесь, сударь. Мы, документов не имеющие, словно рябчиков постреляли полноправных российских граждан. Тут ста рублями не отделаемся. Я начинаю понимать новую логику, хоть и давно на Родине не был. Лучше другое скажите: вы с Пестелем знакомы?

- Не выпало счастья, хотя заводы демидовские - главные казённые поставщики. Пенька, сукно, парусина, пушки, порох, ядра - всё от нас идёт. Так что причин для знакомства хватает. А вы?

- В юности дружны были и весьма. Потом служба развела. Знаю, он тоже на Бородино отличился изрядно. Интересно, каким ныне стал Павел? Власть меняет людей.

- Уж точно. Вконец зачерствел, видать, коль две дюжины казней утвердил, сотни три душ в ссылку отправил, сплошь друзья по Южному обчеству да по Сенатской.

- Как иначе, Павел Николаевич? Видел лиходеев дорожных, мздоимца прикордонного? С ними по-другому не выйдет. Или жёстко, или никак.

- Правда ваша, слов нет, Александр Павлович. Да только горестно мне. С двенадцатого года никого не убивал, даже на дуэли. Тут на тебе - селяне голодные.

- Не корите себя. А ежели мы б лежали на дороге, вилами заколотые? Свечку поставим за упокой и отмолим.

Путники расстались в невесёлом душевном настрое. Демидов далее покатил к нижегородскому Владимиру, а Строганов у московской родни задержался, поражая столичных барышень знаньем последних парижских новостей и мод. Особенно про изобретенье Жозефа Ньеса, именуемое 'гелиограф'. Больше не нужно сутками сиднем сидеть, позируя художнику. Каких-то два часа в недвижении, и портрет готов на пластинке! Александр Павлович не стал уточнять, что французская картинка цветов не передаёт, а хороший рисовальщик всегда чуть-чуть подправит видимое, дабы портрет удался лучше натуры. Гелиограф как зеркало - беспристрастен.

Меж тем Строганов получил ответ на просьбу о высочайшей аудиенции. Государь Руси и глава Верховного Правления, строгий и неподкупный, что аппарат Ньеса, изволил пригласить Александра Павловича в Кремль.

Глава вторая, в которой Строганов восстанавливает старую дружбу с новым русским вождём

- Гутен таг, Александр! Иди же ко мне. С Бородина тебя не видел. Меня как ранили, унесли, не про всех с тех пор знаю, кто уцелел, а кто... В моём полку половина осталась.

За приветственной речью Пестель пожал руку другу детства, потом обнял без церемоний.

- Проходи, не чинись, камарад.

Обширная зала Большого Георгиевского дворца, отстроенного после наполеонова пожара, превратилась в кабинет нового отца нации. На непредвзятый взгляд, за время с войны двенадцатого года Пестель изрядно подурнел, лицо расплылось, волосы съехали назад, приоткрыв белёсый череп. Ранее чисто брившийся, он отпустил короткие жёсткие усики. Сальная щётка под носом его не молодила, да и мужественности не добавила.

Дабы казаться ближе к простому, 'чёрному' люду, народный вождь выдумал особый мундир - чёрного цвета, но с серебристыми эполетами и аксельбантами. Главный революционер оставил на виду имперские регалии за Отечественную войну, пришпилив к угольно-тёмному сукну, да прибавил к ним парочку новых республиканских, с коими грудной иконостас Государя казался солиднее и значительнее.

Взгляд остался живым, горящим. В нём прибавился неприятный лихорадочный блеск. Спокойный ранее Павел Иванович резко жестикулировал, часто вскакивал, начинал суетно носиться от окна к двери, будто сжигаемый неуёмным внутренним пламенем.

Говорил он, как и жил - дёргано, отрывисто, втыкая русские слова в немецкую речь и наоборот. Пестель витийствовал подолгу и пустопрожно, затем возвращался к практическим мыслям.

- Прискорбно, камарад, рядом со мной разумных и толковых людей не осталось. Все они - Муравьёв-Апостол, Рылеев, Бестужев, Каховский, Одоевский - больше к власти рвались, а не о народе думали. Пришлось их... Душа кровью обливается.

- Другого выбора не было, Павел, - неискренне заметил Строганов.

- Да. Да! Или они, или Россия. Кого мог - пощадил. Урал, Сибирь, власть окрепнет - верну окаянных. Пусть его. Но не сейчас. Так что беда... Довериться некому.