Олег Овчинников - ProМетро

– Ну что, так и будем сидеть?

– А что? – удивилась она.

– Пошли! – и пусть моей сестрой на сегодня станет краткость.

Я взял ее за руку.

– А куда? – удивление на ее лице сменилось заинтересованностью. Уголки губ изогнулись в улыбке, в которой я прочел такое понимание, что мне на секунду стало неловко.

Она поднялась, опершись на мою ладонь. Я встал рядом, позади нее, положив одну руку на талию, которая оказалась на удивление тонкой, что при таком размере бюста было совершенно не обязательно. Ее тонкие коротковатые пальцы были неожиданно холодными; в просторной топке вагона в них хотелось спрятать лицо. Почти танцевальная позиция. Дама приглашает кавалера и становится к нему спиной. Жаль, динамик не вовремя замолчал, сейчас бы чего-нибудь медленного, романтического, вроде:

Можно и «влюбленные в белом купе, постель холодищ как лед», но будет уже не так в тему. Это не купе. И даже не плацкарта. А вот постель, особенно холодненькая, пожалуй, не помешала бы.

Я мягко сориентировал партнершу в направлении двери в некое подобие тамбура, соединяющего наш вагон с соседним, погруженным в таинственную темноту, и легким толчком задал ей начальное ускорение.

– Да куда? – раздраженно спросила она.

Я ответил, трогательно грассируя, подражая голосу то ли Владимира Ульянова, то ли его однофамильца Михаила, исполняющего на киноэкране роль вождя:

– Впе'ед, Надюша, только впе'ед!

Я уверенно шагнул к запертой двери, и тут произошло странное. Хотя «произошло», наверное, неподходящее слово, потому что подразумевает некое действие, протяженное во времени, а тут ничего подобного не было. Просто вот только что мы с Надей стояли в полуметре от застекленной желтой двери, ведущей из вагона в темноту, а потом – р-раз! – и дверь перед нами стала деревянной, полированной, со скрученной ревматизмом пластмассовой ручкой и числом 407 на табличке вверху.

И что самое странное, никакого «р-раз! » на самом деле не было!

– П'ошу!

Я повернул ручку и распахнул перед дамой дверь, за которой нашему взору явился крохотных размеров неосвещенный коридорчик. Надежда выдержала нерешительную паузу и вошла. Я последовал за ней, одной рукой прикрывая дверь, а другой уже лаская ближайшую стену в поисках выключателя. Под потолком вспыхнул тусклый свет, но еще до того, как он осветил тесное помещение, половину которого занимал холодильник с закругленными углами, затем, одну за другой, три двери, ведущие в ванную, туалет и жилую комнату, и, наконец, подвешенную к потолку гирлянду из сушеных мужских носков, похожую на иллюстрацию к древней фразе «все флаги в гости будут к нам!», еще до этого я по некоторым признакам догадался, что мы удивительным образом перенеслись в незнакомую комнату в чьей-то общаге.

Из трех дверей, возникших передо мною, я уверенно выбрал четвертую – металлическую дверцу холодильника, покрытую потрескавшейся эмалью и синими наклейками от эквадорских бананов. Холодильник приветствовал меня сияющей пустотой решетчатых полок. Но это было неважно, меня вполне устраивала сама пустота, заполненная божественной прохладой. Я по локоть погрузил в нее руки и пожалел о том, что не могу забраться в холодильник целиком. На покрытом инеем днище морозильной камеры остались тающие бороздки от пальцев. Я приложил влажную ладонь ко лбу, испытав ни с чем не сравнимое удовольствие. Ощущение было фантастическим.

Четыре бутылки темного «Козла», обнаруженные в морозилке, тоже не испортили мне настроения.

Как только я коснулся одной из них, мое сознание сыграло со мной новую шутку, которую я сперва назвал «очередной», но после придумал ей более подходящее название: «разделенное воспоминание». Перед моим мысленным взором даже возникла яркая картинка, иллюстрирующая это необычное состояние. На ней память моя представлялась в виде ручья, бегущего по склону горы, высота которой равнялась длине прожитой жизни. Где-то там, на вершине, я когда-то появился на свет. Там же заканчивал свой пусть ручей, который, в силу специфических свойств памяти, нес свои воды в противоестественном направлении: снизу вверх. А в той точке у подножия, что служила в данный момент истоком ручья, из воды наполовину высовывалась пивная бутылка, играющая роль «водореза»: обтекая ее с обеих сторон, ручей разделялся на два потока, которые достаточно скоро снова сливались воедино чуть ниже по течению, то есть чуть выше по склону горы.