Дмитрий Медведев - Нф-100 - Мезозой

Мальчик, мимо которого пробежал литовец, тоже вышел в коридор. Он встал возле окна, находившегося на уровне его глаз, и посмотрел на Кирилла. Тот улыбнулся ребенку, и в этот момент из открытого купе гаркнули:

- Артем, ну-ка иди сюда! Бессовестный, я же велела не выходить! Температура у тебя! Разобьешь голову, что я с тобой тут делать буду?!

Бледные щеки вспыхнули пунцом, взгляд уперся в пол, и мальчик зашагал в купе. Кирилл же в очередной раз сам не заметил, как ударился в философские размышления.

А ведь эта мама не хамила малому, не обзывала, не била, не грозила. Наоборот, такое поведение продиктовано самой что ни на есть искренней заботой. Просто сам ее тон... Она ведь его любит, но хочет подчинения, хочет контроля. Так же было в семье Кирилла, который отца своего почти не помнил и воспитывался мамой. Так же было в семье Арсентия. Так же было почти в каждой русской семье.

Из лучших побуждений на ребенка с детства надевают кандалы и бронежилет, а ему нужны крылья или хотя бы плавники. А потом вот вырастают хмурые, придавленные люди. Русские, украинцы, белорусы. Даже поляки уже немного другие, даже прибалты.

Вон, этот литовский (или латвийский?) хлопец как беззаботно прошлепал, оглашая все своим звонким криком да ведя зажатой в руке игрушкой по дверцам купе, создавая, между прочим, немало шума. А мать только улыбается. Что бы сделала обычная русская мама? Правильно, отчитала бы несмышленыша. А почему? Да потому, что чувствует себя виноватой перед другими, боится их порицания, мнения. А эти, выходит, не боятся?

Выходит, не боятся. И то ли никогда не боялись, то ли научились этот естественный, в общем-то, страх, преодолевать. Так или иначе, их дети вырастали более свободными и общительными, любили себя такими, какие есть, а русские, даже становясь юными светилами наука или надеждами спорта, так и проживали всю жизнь в привычных с детства шорах. Это как в той притче о медведе, чью клетку давно снесли, а он все ходит - два шага вправо, два влево, два шага вперед, два назад. И невдомек ему, что прежние границы давно исчезли.

Поезд встал в Вильнюсе. Вокзал здесь был большой и красивый, но состав остановился, по сути, напрасно. Никто не вышел и не вошел в вагоны.

Внезапно в коридоре показался литовский пограничник с эмблемой Европейского Союза на плече. Кирилл вдруг понял, что они крепко попали впросак. Черт возьми, при выезде из ЕС ведь всегда проверяют документы! Он-то никогда не выезжал, а вот Сеня, козлина, мог бы вспомнить!

Да, и что бы они сделали? В окно выскочили? Все, поздно пить боржоми.

- Молодой человек, это ваше купе?

- Мое.

- Пройдемте внутрь.

От страха мысли путались, становясь все нелепее - например, почему-то подумалось, что пограничник знает их в лицо, что была пущена какая-то серьезная ориентировка...

- Ваши документы, пожалуйста.

Сеня проснулся, как идеальный солдат - быстро и без разговоров. Он сел, выпрямившись как палка, и вручил пограничнику карточку. То же самое сделал и Кирилл. Он ждал, когда пограничник проведет документы перед миниатюрным сканером на поясе, и, если рука офицера потянется к рации или пистолету, придется бить. Бить быстро, сильно и без капли сомнений. Потом же нужно бежать, буквально куда глаза глядят. К черту, лучше сгинуть здесь под пулями, чем возвращаться назад и понимать, что мать скоро умрет, а из тюрьмы даже на похороны не выпустят.

Неожиданно пограничник не стал сканировать ID-карты. Он лишь осмотрел их, затем перевел взгляд на лица ребят, сравнивая, и вернул документы владельцам. Кирилл чуть не бросился обниматься и брататься с пограничником, но тот быстро перешел в следующее купе.

Рот Арсентия открылся, но слова еще не успели вылететь, как Кирилл вскинул руку, призывая друга заткнуться. Тот послушно захлопнул рот, откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Пальцы рук Сени мелко дрожали, и Кирилл понимал его.

Пограничник вышел, поезд стремительно набирать скорость. Сердце Кирилла снова застучало сильнее. Следующая станция - Минск, и за ней открывался целый новый мир, широкий и пока неизведанный.

18.

Солнечная погода закончилась в Минске, где вокзал был таким же большим, светлым и чистым, как в Вильнюсе, но немного другим. То ли строже, то ли просто беднее. Многовато в нем было серого. Наверное, поэтому и снующие по платформам люди тоже казались серыми и безрадостными. Кирилл привык думать, что нет места скуднее на цвета и краски, чем Юго-Западный район Крулевца, но, похоже, здесь их хватало. Уж если вокзал напоминает мрачную цитадель, что же там, за его стенами?