Готфрид Майнхольд - Лиана Хальвега

Но не везде предупреждения эти оказывали нужное действие, а может, их просто не принимали всерьез, упуская из виду, что в сравнении с арбузами, огурцами или кабачками хальвегия представляет собой принципиально иной, новый тип растения.

В последний год жизни Хальвег много поездил по миру, посещая одну за другой плантации хальвегии, в том числе те семь или восемь находящихся на грани катастрофы областей, которые к тому времени возникли. Всюду его встречали с почетом, он, однако, почти не высказывался по существу, производя впечатление довольного жизнью остроумного человека. Интервью его трактовали скорее поведение людей, нежели лианы, он много говорил о добросовестности и ответственности, о том, что радикально победить вырвавшуюся из-под контроля хальвегию невозможно ни химическими, ни биологическими средствами — разве только отравив на долгие века, например с помощью ядерной техники, землю, в которой она произрастает.

Второго большого наступления хальвегии, на сей раз решающего, гениальный селекционер уже не застал: спустя два года после его смерти лиана распространилась по всему североафриканскому побережью, захватила большую часть Апеннинского полуострова, спустилась с Пиренеев на Францию и Испанию, похоронила под собой значительные области Центральной и Восточной Европы вплоть до Урала, огромные пространства Азии, всю Центральную Америку, а также весь бассейн реки Амазонки. Города, где жили прежде миллионы, поросли теперь лиановыми лесами, переходящие один в другой промышленные районы, огромные пространства земли оставлены были людьми и брошены на откуп хальвегии. Более трети человечества самоотверженно боролось с дальнейшим распространением растения — в тяжелейших условиях, вручную, применяя мощную технику только для земляных работ. Сложилась парадоксальная ситуация: несмотря на полную обеспеченность продовольствием — небольшой доли ежегодного урожая хальвегии хватало, чтобы прокормить десять миллиардов человек, — наука и промышленность резко пошли на убыль. Товары, не считавшиеся предметами первой необходимости, постепенно исчезли, за два года как-то незаметно растворились предметы роскоши, сошли на нет индустрия моды и развлечений, утвердилась новая, аскетичная мораль неукоснительного исполнения долга на фронте борьбы с хальвегией. Ученые в сотнях лабораторий во всех частях света изыскивали возможности усмирения неистовой лианы, но первые попытки их были безуспешны. Исследователи блуждали в потемках, ставили эксперимент за экспериментом — в лучшем случае они добивались сомнительных частных успехов, сопряженных с рискованным побочным воздействием на окружающую среду.

Из одной такой лаборатории и прибыл Шпельц, молодой еще человек, дважды отбывший пятимесячную повинность на буйных плантациях хальвегии и теперь — через четыре года после смерти Хальвега — подавший просьбу об увольнении из лаборатории, куда пришел в свое время с университетской скамьи. Хотя по специальности он был химиком, биологический феномен лианы не давал ему покоя, но еще больше — личность самого Хальвега. Шпельц уверен был, что в самой истории выведения лианы таилось нечто загадочное, странное, нутром чуял он, что здесь что-то не так. Не давала ему покоя и загадочная улыбка Хальвега, запечатлевшаяся на всех газетных фотографиях во время последнего его путешествия — улыбка оставалась неизменной. Отдельные фрагменты его нобелевской речи он помнил наизусть; особенно мучили его две фразы. «Человека, — говорил Хальвег, — делают проблемы, и не стоит чувствовать себя обманутым, если решение одной из них тут же повлечет за собой новые; в том ведь и состоит жизнь, чтобы быть все время на уровне новых проблем — вот только проблемы эти должны быть подлинными, плодотворными и соразмерными человеческой сущности». И дальше: «В этом плане я надеюсь, что своим открытием не только способствовал решению одной из проблем».

Сведения о жизни Хальвега были чрезвычайно скупы, биографическая справка занимала места не больше, чем библиография научных трудов. Шпельц рискнул разыскать вдову Хальвега, и ему повезло: на письмо с просьбой о беседе вскоре пришел ответ с дружеским приглашением. Прибыв к ней через несколько дней, он нашел живую, общительную женщину под шестьдесят, встретившую его мило и приветливо. После короткого обмена ничего не значащими фразами она, улыбаясь, сказала:

— Вы ведь не первый. Любопытных слишком много, господин Шпельц. Я прогоняла их всех — были среди них и высокопоставленные персоны. Но к вам я странным образом прониклась доверием. Не ставьте перед собой неразрешимых задач. Жизнь моего мужа полна загадок. Сама я не в состоянии разрешить хотя бы одну из них.