Елена Асеева - Середина. Том 2

Кали-Даруга погодя увела Раса из дольней комнаты под предлогом, что надобно создать менее подвижное кресло в зале на маковке. Такое, оное сохраняло свою форму и после того как с него встали. Впрочем, увела она его, поелику Перший видя тревогу малецыка и сам, будучи все еще пока утомленным, сие волнение с сына не мог снять.

Седми вмале удалось создать более долгостоящее кресло, при том вызвав те самые клубистые, темно-бурые облака в своде выдувающие серебристые пузыри, которые сменили дотоль висевшие там ершистые белые полотнища Дивного. Седми погодя отбыл из Млечного Пути, направившись в Отческие недра Родителя, чтобы передать Ему отображение Першего, и, несомненно, побыть подле. Потому как последнее время в связи с тем, что дотоль они сховали с Вежды, гибелью Синего Ока и надломленностью старшего Димурга все время ощущал тревогу, которую не могли снять ни Небо, ни Дивный. Седми мог помочь только Перший, которого тот всегда любил как Отца, в котором нуждался и от которого так зависел. Определенно, Седми и жил с Расами лишь потому что Перший о том его не раз просил. Днесь, когда Димург оказался не в состоянии поддержать, Родитель повелел Седми прибыть к нему. К тому, чья мощь, власть и, конечно, любовь могла умиротворить любого мятежного Бога.

Кали-Даруга, право молвить, проводив милого мальчика Седми, вельми как-то резко принялась негодовать на всех существ, каковые наполняли маковку. В той порой возникающей ярости рассыпая стрелицы направо и налево. Коли б послушать человека, то Кали-Даруга, по его мнению, «рвала и метала», приходя в бешенство из-за незначительно пророненного не так слова или кинутого не в ту сторону взгляда.

Посему племя бесиц-трясавиц благоразумно не показывалось ей на глаза, а Трясца-не-всипуха не просто гнула шею, а скажем так, свешивала книзу голову, покачивая своими конечностями не только теми, что отходили от плеч, но и теми, что держали туловище. Кали-Даруга успокоилась тогда, когда узнала, что дацан Седми благополучно достиг Отческих недр, а мальчик посетил Стлязь-Ра.

И все же рани не преминула, пред тем прибытием Седми к Родителю, высказать, свою досаду Першему, придя к нему в дольнюю комнату чанди.

— Разве можно так поступать. Так как почасту делаете вы, Господь Перший? — гулко продышала демоница, не глядя на своего Творца, ибо в ней ноне боролась жалость к нему и одновременно желание излить все дотоль долго копимое негодование.

— Ты знаешь, милая девочка, я порой поступаю против собственных чувств, желаний, чтобы существовало многообразие этого Мира, — вяло протянул Перший и туго вздыхая почитай всей плотью, перевел взор с буреющего лица рани на дальние переливающиеся круги света скользящие в черноте полотна. — Так было и с Седми… Я после, много раз пожалел, что уступил его братьям. Но сейчас о том нельзя сказывать. Сейчас надо поддерживать в малецыке мысль, что он основа печищи Расов, оплетать его обязанностями пред младшими ее членами. Да и в целом, живица, я с Седми встречаюсь чаще чем с Вежды и Мором… Это просто в нем сидит обида на Небо в первую очередь. Но я знаю, как мой брат любит Седми и это огорчение в нем надо гасить, а не подсоблять тому пламени… Как делаешь ты, моя дорогая девочка.

Бог говорил речь вельми медлительно. Столь неспешно роняя слова, подолгу делая меж ними промежутки так, что казалось еще малость и он уснет. А все потому, что голову Перший не отрывал от воронки выря на котором возлежал, как на том настояла рани, и все время терял суть и нить самого толкования.

— Я? Я подсобляю тому пламени? — гневливо откликнулась вопросом рани и в третьем ее глазу голубоватый цвет склеры сменился на ярко — красный и начал порывисто пульсировать, так вроде жаждал разорваться.

Еще морг и из средины глаза вырвался пучок насыщенного света. Три тонких прямых луча с угловатым жалом по мере полета не только резко увеличились в размере, но, ко всему прочему, приобрели насыщенную пунцовость так, что их края днесь стали отливать почитай черным светом. Они резко ударили в дымчатое облако, на котором возлежал Перший, и, потонув в его клубящемся месиве, единожды вызвали легкое сотрясения самого тела Бога. Да на доли секунд проявили в ярком алом сиянии света внутренности той перьевитости, где зримо проявился мощный треножник, увитый толстыми черными, шевелящимися шнурами.

— Не надобно меня трясти, — чуть слышно молвил старший Димург и придержал, вплеснувшиеся на него пары облака, взмахом правой руки. — Ты все время конфликтуешь с творениями Седми, почасту при нем их критикуешь, а иноредь и вовсе унижаешь… так, точно это не малецык их Творец, а Небо.