Джеймс Гарднер - Неусыпное око

Ушные веки женщины лежали на голове бесполезным комом, напоминая сброшенную змеей кожу, открытые пузыри стали легкоранимы.

Я закрыла ее уши своими ладонями, защищая их от беспощадных капель. И хотя на ее лице едва ли осталась хоть одна активная мышца, его черты словно разгладились. Женщина устало опустила голову на купол. Мягкий шелест моросящего дождика наверняка по-прежнему звучал для нее как грохот молота — обнаженные уши улумов настолько чутко слышат, что способны уловить разные ритмы биения человеческого сердца, но я хотя бы избавила несчастную от боли от прямых ударов капель.

— Джай, — прошептала женщина, что на языке улумов означает «спасибо». Снова обессилев, она лежала тихо, едва дыша. Потом прибавила: — Фэ леехемм.

В ответ я склонила голову. Эти слова означали «ты слышишь гром», так выражалось одобрение людских поступков, совершенных ради приличия. Схожая фраза «Фэ леехедд» («Я слышу гром») имела следующий смысл: «Я совершаю, очевидно, правильные поступки», то есть я — разумное существо.

— Меня зовут Зиллиф, — продолжала женщина шепотом. — А тебя?

— Фэй. — Я постаралась ответить как можно тише, чтобы не ранить ее слух. — Фэй Смоллвуд.

— Ты родственница доктора Генри Смоллвуда?

— Дочь.

И снова ослабло напряжение в чертах ее полу обмякшего лица.

— Я отдаю себя в твои руки, — шепнула она. — Я признаю свою неспособность принимать решения самостоятельно. Фэ леехедд по.

«Фэ леехедд по» — «Я не могу слышать гром. Я не могу быть уверена, что стану правильно поступать».

Каждый больной в папином полевом госпитале время от времени бормотал эту фразу. Кажется, им становилось легче после того, как они перекладывали ответственность за свою жизнь на чужие плечи.

Как можно осторожнее я натянула ушные веки Зиллиф, сознавая, что скоро этот кожистый футляр снова откроется. Но если повезет и они пару минут продержатся на честном слове, я успею донести ее до «цирка». Там папа соединит веки швами в нужном положении, чтобы те, кто ухаживал за больными, не надрывались, пытаясь до них докричаться. В последнее время всем улумам под Большим шатром делали такую операцию.

Ушные пузыри Зиллиф пока были в безопасности, и я подняла ее на руки. Весила она не больше ребенка, хотя была на целую голову выше меня. Легкое тело улума, низкая гравитация Дэмота. А я, рослая, широкоплечая, подняла ее со всей тренированной силой хомо сапа, готового к полновесной гравитации Земли. И стоит ли упоминать, что дочери врача не избежать: а) предохранительных прививок для мышечной системы и б) двадцати минут каждодневных упражнений на тренажере в условиях домашней гравитации.

Да, мне хватало сил нести тело Зиллиф, но все же это было непросто. Женщина неуклюже висела на моих руках. Она дрожала. Она все норовила сползти вниз, а ее мембраны-паруса опутывали мои ноги, как нижние юбки, не давая ступить и шагу. И хотя все четыре конечности отказывались ей служить, они не были на сто процентов парализованы. Зиллиф все еще могла управлять трицепсом правой руки, то и дело, распрямляя ее изо всех данных улумам сил. Она также следовала инстинктивному стремлению улумов лежать прямо, как палка, — не отклоняясь, не сгибаясь, не поворачиваясь. Если я хоть на секунду нарушала ее равновесие, она мгновенно выбрасывала свою еще движущуюся руку и локтем врезалась мне в челюсть.

Такие удары я сносила и от других жертв паралича, за которыми ухаживала, — нет ничего страшного в безусловных рефлексах, когда все мышцы нормально функционируют, но бесконтрольные судороги единственной уцелевшей мышцы!.. Я начала осторожно спускаться по лестнице (бум! — в челюсть, бац! — в челюсть), тайно желая, чтобы оцепенели все мышцы Зиллиф.

Несмотря на удары локтем в челюсть, мы благополучно спустились и теперь пересекали наш сад. Я воспользовалась моментом, чтобы перехватить свою ношу так, чтобы было удобней нести. Плотный торс Зиллиф был цилиндрической формы и сравнительно мал, в обхвате не больше моего бедра. Но подобные парашюту мембраны-паруса было нести также неудобно, как гору выстиранного белья. Причем белья мокрого, пропитавшего влагой и мою одежду, ведь я прижимала ее к себе. Моя куртка уже отвечала хлюпающим звуком на мои попытки перенести вес тела Зиллиф с руки на руку, холодные струйки бежали по «женственной» — в рюшечках — одежде, какую заставляла меня надевать мать.

— У тебя теплые руки, Фэй Смоллвуд. Я чувствую их спиной.

— Это тот самый легендарный жар людского тела.