Джеймс Гарднер - Неусыпное око

Наша дружная семья со временем перебралась из Саллисвит-Ривера в убогий дальний район города Бонавентура, тоже на острове Великого Святого Каспия, но на океанском побережье. Больше мха, меньше голых обледенелых скал. По стандартам господствующей Технократии городишко был захолустной дырой, всего-то 50 000 жителей. Но народу на Дэмоте за время чумы сильно убыло, так что Бонавентура оказался двенадцатым по величине мегаполисом на планете. Основной транспортный узел и порт: супертанкеры разгружали здесь органическое сырье, собранное на мелководьях моря Пок, отведенных под посев водорослей. От Бонавентуры также шла ветка к Северной Орбитальной… по ней обычно развозили добытые в недрах посреди острова металлы, но еще по ней путешествовали командированные и отдыхающие, желающие поскорее добраться в любую точку Дэмота.

Одно из главных достоинств Бонавентуры — из него можно было быстро уехать.

Бонавентура — конечно, название, данное людьми по желанию улумов. Их все еще было больше, чем людей, — примерно в пять раз, — и сообщества разместились в деревьях-гигантах старейших лесов и джунглей. Ничто не могло поколебать их страсть к лесной чаще, поэтому они наняли нас, людей, управлять их, улумов, собственностью — заводами и фирмами, пока они прохлаждались в изысканной праздности, паря под пологом чащи.

Вот так в течение двадцати лет после чумы Дэмот утрясал своих обитателей: улумы обживали свои шикарные обособленные деревни, а хомо сапы — острова и прибрежные земли, где воздух более всего подходил для человеческих легких.

И в течение двадцати лет после чумы я тоже себя утрясала… пока наконец-то, в тридцать пять лет, не вошла в бонавентурский офис «Неусыпного ока» и не спросила, как я могу стать одной из них.

Я и раньше работала. Малоинтеллектуальный «труд» — присмотреть за нанотехнологичными мониторами или направить цилиндры протоньютов в дома, чьи пищевые синтезаторы не были подключены к снабжающей магистрали. Были и занятия «только для Фэй», я демонстрировала свои женские прелести в качестве стриптизерши или нагишом позировала местным художникам. С наибольшей готовностью я оголялась для улумов. Мужчины-улумы считали женщин-хомо сапов вопиюще, всепоглощающе сексуальными из-за того, что мы были большими. Я имею в виду тело — им было совершенно наплевать на грудь или промежность, но у них прямо глаза вылезали из орбит при виде простора человеческой спины. Их собственные женщины-улумы были настолько тоньше… «Ты такая широкая!» — в восторге шептали мне поклонники.

Девка могла быть только такой — объемисто-возбуждающей.

Проститутки рассказывали мне, что часто клиенты обмеряли их плечи и записывали результат, чтобы потом похваляться приятелям. Учитывая мое весьма плотное сложение, я могла бы стать излюбленным аттракционом городских трущоб… но так низко я все же не пала. Я могла раздеваться за деньги — считать себя куском мяса ведь не было преступлением? — но продавать себя было бы предательством по отношению к моим супругам.

Они были моей семьей. Я могла унижать себя, но не их.

Это означало, что, пока шли годы, а Дарлин, Энджи и Линн обзаводились потомством, я больше и больше времени проводила дома, помогая им с детьми, а, не изображая Мисс Большую грудь в стрип-барах города. Дети звали меня «мама Фэй»… от этого не так замирало сердце, как от старого доброго слова «мама». Я боялась иметь детей: страшно, что это меня изменит, страшно, что не изменит ничего.

Даже то, что я была только «мама Фэй», изменило меня со временем. Вы знаете, как это происходит: весь день кормления купания подгузников слишком тебя утомил, и ты вряд ли воодушевишься при мысли о дефиле с голым задом на всю ночь и приседаниях нагишом со штангой на плечах. Ты говоришь: «Пойду унижаться завтра»… и завтра, и завтра, и завтра, так медленно и верно ползет время, пока однажды ты не проснешься и не почувствуешь немедленного отвращения к себе. Может быть, твоя душа не такая уж безнадежно изгаженная помойка.

И тут же, пока не прошел приступ отваги, спроси себя, чего бы ты хотела добиться от своего смертного существования.

Жить в реальном мире. Обличать ложь. Ва супех и раби ганош. Высокий порыв, которому даже в мыслях ты не давала воли двадцать лет… но если задать себе нужный вопрос, то это первым придет в голову.

«Неусыпное око» сразу приняло мое заявление. Они всех принимали сразу. Если ты был не из тех, кто станет хорошим проктором, то у них было в запасе семь лет жестоких тренировок и обучения, чтобы таких отсеять.