Джон Варли - Демон

Такой ответ Сирокко явно не удивил. Наступила долгая тишина, а затем стремительная серия взрывов породила беспокойство в стенах Преисподней. Люди подняли глаза и увидели Военно-Воздушные Силы Беллинзоны — все двенадцать действующих самолетов, выходящие из своих пике. Ничего, кроме сверхзвуковых хлопков, они на Преисподнюю, однако, не сбросили.

Самолеты шли с востока на запад. Вот они пошли вверх, выполнили весьма элегантный маневр, после чего устремились по прямой, только что не соприкасаясь кончиками крыльев. Набирая скорость, они начали выпускать прерывистые точки дыма. Когда они пролетали над Преисподней, снова послышались сверхзвуковые хлопки. А точки стали образовывать слова.

— Люди Преисподней, — ревел массивный образ Сирокко на боку Свистолета... а самолеты печатали слова ЛЮДИ ПРЕИСПОДНЕЙ в ясном небе Геи.

Челюсть Геи отвисла. Следовало отдать должное, все выходило очень эффектно. Самолеты снова взмыли вверх и быстро заняли позиции для очередного захода.

— Сбросьте цепи рабства, — прогудела Сирокко. СБРОСЬТЕ ЦЕПИ РАБСТВА. Затем вверх, разворот — и снова по прямой...

Все, очевидно, проделывалось с помощью компьютеров. На сверхзвуковых скоростях человеческие рефлексы просто не могли так работать — не могли так идеально расставлять все эти точки дыма. Все, что требовалось от пилотов, это держаться прямой линии. Как только строчка оказывалась написана, высотные завихрения, вызванные прохождением самолетов, стирали слова, оставляя место для следующей.

— Свергните кабалу Геи... опустите подъемные мосты... бегите на холмы... вы будете под защитой...

«Хватит, довольно», — решила Гея. И отдала приказы уже для своего представления. В считанные мгновения все небо заполнилось рвущимися фейерверками. Это помогло отвлечь умы людей от небесной писанины. Гея позаботилась, чтобы побольше пиротехники полетело в сторону громадного дирижабля. Надежды добраться до него, конечно, не было, но немного подергать его тоже не мешало.

Со Свистолетом что-то странное происходит", — подумала Гея. Ей уже приходили донесения о его действиях над Беллинзоной. Но слышать и видеть — разные вещи. Обычно осторожный пузырь не стал бы находиться в одном и том же воздушном пространстве с опасными огнедышащими самолетиками. И одной хорошей ракеты, выпущенной в том направлении, должно было хватить, чтобы он принялся удирать в Рею с такой скоростью, какую только могли позволить его массивные хвостовые плавники. А уж тем более — тех воздушных разрывов, которые устроила в небе Гея. Однако Свистолету, казалось, все нипочем.

Довольно скоро и фейерверки, и письмо по небу закончились. И то и другое имело символическое значение, предположила Гея. Сирокко в этом отношении заметно продвинулась. Гея задумалась, не окажется ли она так же хороша и в бою.

Но тут земля начала уходить у нее из-под ног.

Только один из трех генералов понял, что имела в виду Сирокко, говоря про корриду. Однако даже он корриды не видел.

Сирокко подумала, что она сейчас, наверное, последняя из людей, кто видел настоящую живую корриду. Мама сводила ее туда еще юной девочкой незадолго до того, как их изгнали из Испании, последней страны, которая их допустила.

Мама Сирокко считала, что не следует закрывать ребенку глаза на грубость и уродство окружающего мира. Она не одобряла корриды — которая несколькими десятилетиями раньше стала, с подачи движения «Спасем китов», проблемой политической, — но считала, что это станет интересным воспитательные опытом. Сирокко была дитя войны, дитя изнасилования, а ее мама, жесткая, полагающаяся только на себя женщина, после срока, проведенного в арабском исправительно-трудовом лагере, обзавелась некоторыми странностями.

Коррида стала для Сирокко одним из самых ярких воспоминаний детства.

Немногие представления могут похвастаться такой красочностью. Наряд матадора россыпью искр так просто не назовут.

Сирокко завороженно наблюдала, как конники подъезжают к могучему быку и всаживают ему в спину свои копья. До сих пор она помнила, как по бокам быка стекала ярко-алая кровь. К тому времени, когда на арену вышел матадор, бык уже представлял собой жалкое зрелище: ошеломленный, сбитый с толку и озверевший настолько, что готов был бросаться на все, что движется.

И тут к нему подступил ссыкливый матадоришка. Нагло выставляя напоказ все свое мачо, весь свой мужской шовинизм, он играл с животным, раз за разом дурача его своей магической мулетой. Матадор поворачивался спиной к быку, пока тот стоял, одуревший от боли и неспособный понять, почему вдруг весь мир обратился против него, да еще в такой садистско-изощренной манере. Сирокко хотелось как-то отделиться от толпы. Она ненавидела толпу. Ей до смерти хотелось увидеть, как бык порвет этого матадора от мохнатых яиц до бритого подбородка. Девочка бешено бы рукоплескала, когда кишки ублюдка задымились бы под жарким испанским солнцем.