Джон Варли - Споем, станцуем

Барнум и Бейли добрались до квартиры Литавры. Она пропустила их вперед. Войдя, она нажатиями кнопок убрала всю мебель в стены, так что осталась большая голая комната с четырьмя белыми стенами.

- Что мне делать? - спросила она тихо. Барнум протянул руку и взял ее руку в свою. Ту сразу же покрыл слой массы Бейли.

- Дай мне твою другую руку. - Она сделала это, и стоически смотрела, как зеленая субстанция ползла вверх по ее рукам.

- Не смотри на это, - посоветовал Барнум, и она подчинилась.

Он ощутил слой воздуха у кожи: Бейли начал вырабатывать внутри себя газ и раздуваться, как воздушный шарик. Зеленый шар рос, совершенно скрывая Барнума и постепенно поглощая Литавру. Через пять минут гладкий зеленый шар заполнил комнату.

- Я никогда не видела такого, - сказала она, когда они стояли, держась за руки.

- Обычно мы это делаем только в открытом космосе.

- А что будет дальше?

- Просто стой спокойно. - Она увидела, что он посмотрел за ее плечо, и начала оборачиваться. Затем поразмыслила, и напряглась, зная, чего ждать.

Тонкий усик возник на внутренней поверхности симбиотика и начал нашаривать разъем на ее затылке. Когда он коснулся ее, она содрогнулась, но успокоилась, когда тот проник в разъем.

- Как контакт? - спросил Барнум Бейли.

- Минутку, я еще нащупываю его. - Симбиотик просочился сквозь крохотные отверстия разъема и исследовал металлические волоски, которые сетью охватывали ее мозг. Найдя конец одного из них, он шел дальше, ища те точки, которые ему были так хорошо знакомы у Барнума.

- Они немного другие, - сказал он Барнуму. Мне придется кое-что проверить, чтобы увериться, что я нашел то, что нужно.

Литавра содрогнулась, затем с ужасом посмотрела на свои руки и ноги, которые двигались помимо ее воли.

- Скажи ему, чтобы он это прекратил! - завопила она, а затем поперхнулась, когда Бейли быстро пробежался по центрам чувств и памяти; почти одновременно, одно за другим, она ощутила запах цветов апельсина, бездну материнской утробы, смутивший ее случай в детстве, свое первое свободное падение. Она испытала вкус еды, которую ела пятнадцать лет назад. Это походило на то, как крутят ручку настройки приемника, ловя кусочки не связанных друг с другом песен, и все же могут услышать каждую из них целиком. Длилось это меньше секунды и вызвало у нее слабость. Но слабость тоже была иллюзией, и она очнулась, увидев себя в руках Барнума.

- Заставь его прекратить это, - потребовала она, вырываясь.

- Это кончилось, - сказал он.

- Ну, почти что, - сказал Бейли. Дальше процесс продолжался за уровнем ее сознания.

- Я готов, - сказал Бейли. - Я не могу гарантировать, насколько хорошо это будет работать. Ты же знаешь, я не создан для таких дел. Мне необходим разъем больше этого - скорее что-то вроде того, у тебя на макушке, которым пользуюсь я.

- А есть ли какая-нибудь опасность для нее?

- Нет, но у меня может наступить перегрузка и придется все прекратить. Через этот усик должно проходить много сигналов, и я не уверен, выдержит ли он.

- Нам просто придется попытаться делать все, что сможем.

Они смотрели друг другу в лицо. Литавра была напряжена, взгляд ее застыл.

- Что дальше? - снова спросила она, ставя ноги на тонкую, но пружинистую и теплую поверхность Бейли.

- Я надеюсь, что вступительные такты исполнишь ты. Укажи мне направление. Ты же занималась этим однажды, хотя и без успеха.

- Хорошо. Возьми меня за руки...

Барнум не имел представления, с чего начнется пьеса. Она выбрала очень сдержанный темп. Это не было погребальное песнопение; на самом деле, в начале темпа не было вообще. Это была симфоническая поэма свободной формы. Она двигалась с ледяной медлительностью, абсолютно лишенной той несдержанной сексуальности, которой он ждал. Барнум наблюдал за ней и услышал, как развивается глубоко скрытый мотив; тут он понял, что в его собственном мозгу пробуждается ощущение происходящего. Это было его первой реакцией.

Постепенно, по мере того, как она стала двигаться в его направлении, он попытался сделать какое-нибудь движение. Его музыка прибавилась к ее, но они оставались раздельными, и гармонии не получалось. Они сидели в разных комнатах и слушали друг друга сквозь стены.

Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась его ноги. Медленно провела рукой по его телу, и звук был таким, как у ногтей, скребущих по классной доске. Это были стук и скрип, раздиравшие нервы. Его затрясло, но он продолжал танец.

Снова она прикоснулась к нему, и тема повторилась. И третий раз, с тем же результатом. Он успокоился, войдя в этот звук, понимая, что это часть их музыки, хотя та и была резкой. Дело было в ее напряженности.