Александр Амфитеатров: Храм снов (сборник)

– Очень… дддолжно быть… непр… противно! – пролепетал я.

– И неприятно, и неопрятно. Вы совершенно правы, милостивый государь!

Несколько дней я блуждал, в качестве духа, над земной поверхностью, но вскоре, унаследованный от земного бытия, инстинкт подсказал мне, что надо же и духу быть где-нибудь прописанным.

Я скромен, милостивый государь, сознаю, что натворил при жизни много вольных и невольных прегрешений, да если бы и ни одного не сотворил, то – всякую поездку по железной дороге на том свете рассматривают, как попытку к самоубийству, а за это не хвалят, и очень даже не хвалят!

Поэтому я решил пристроиться прямо в ад. Но представьте себе ужас моего положения, когда на воротах ада я прочитал следующую публикацию:

Сим извещаются г-да покойники всех национальностей, возрастов и полов, что, в виду, распространившегося между ними, за последнее время, самозванства, отныне будут приниматься, как в рай, так и в ад, только души, могущие документально доказать свою личность, или, по крайней мере, представить голову и две трети своего тела для проверки примет по реестру.

Душам, не удовлетворяющим означенным условиям, предоставляется витать до скончания мира, без цели и приюта, в пустыне мира, со всеми такового бродяжничества последствиями.

Примечание. Отговорки утратою тела не принимаются, в силу того соображения, что таковой утраты быть не может, ибо тело, как материя, не исчезает из мира, но лишь принимает иные формы.

Я только что сам был свидетелем, как моя материя из довольно приличного статского советника превратилась сперва в две лепешки, а потом в порошок, и не мог не согласиться с основательностью резона; но мне-то от того не легче стало! Поди-ка, собирай этот порошок, муку, пудру, когда и место, где она просыпалась, заровнено лопатами, засыпано песочком, заложено новыми шпалами, щебнем! Целый год я мыкался, не знал, как быть? Наконец набрел на счастливую идею:

Черти требуют для удостоверения личности только две трети тела. Что, если я, занимая у разных покойников, части тела из остающейся в их распоряжении трети составлю себе новый показной корпус и представлю его на адское рассмотрение? Сказано, сделано. Представил заявление, куда надо. Ответили: практиковалось уже не раз и с успехом.

Однако поставили условиями: 1) производить займы исключительно у лиц одного со мной чина; 2) у погибших приблизительно при тех же условиях, как я сам.

С того времени я рыскаю по железным дорогам, выжидая катастрофы. Где крушение, там и я, и, едва какой-нибудь статский советник слетит под колеса, я к нему и смиренно предлагаю:

– Не уступите ли, почтеннейший, несчастному собрату вашего желудочка? Вам он все равно не нужен, – покойники не кушают, – а я бы вам хороший процент дал.

– И дают?

– Какое! До того редко, что я озлобился, и теперь мои займы, – между нами будь сказано, – почти всегда насильственные. Пока дух, после катастрофы, стоит, ополоумевши, над телом, – бросишься, как коршун, урвешь, сколько надо, и поминай, как звали! Вот – левая рука у меня от одного субъекта с Николаевской дороги, обе ноги я подхватил, по случаю, на Кукуевке, живот приобрел у какого-то штутс-рата за границей. Этаким манером я собрал себе не только две трети, но даже целое тело.

Не хватает теперь лишь главного органа… как вы уже вероятно заметили, – головы!

Попутчик мой снял шляпу, и тут я с ужасом увидел, что головы у него точно не было, а шляпа, Бог весть, какими судьбами, держалась над пустым пространством, замаскированным толстым шерстяным кашне.

– Да-с, головы. Ну, в этом разе придется действовать прямо нахрапом. Голова вещь важная, ее ни за какие проценты не займешь – разве уж на дурака из дураков нарвешься… А, знаете ли? – с нами в поезде, в следующем вагоне, едет один статский… ах, сколь хороша голова! – сытая, с плешкой этакой, лицо крупичатое, бакенбарды русые… Вот бы! ах!

Голос попутчика даже замер от восторга…

– Сударь! Билет ваш пожалуйте! – раздался над моим ухом голос кондуктора. Я проснулся… Ах, слава Богу, все это было только сон!

На дворе был ясный день. Поезд с шумом и грохотом проходил двухсотую версту. Я вышел на тормоз и увидел перед собой господина с необыкновенно важной физиономией: бакенбарды, холеные щеки, все – точь-в-точь, как описывало мне привидение. Можно было присягу принять, что господин этот – статский советник накануне генеральства… Признаюсь, при виде его мое сердце сжалось недобрым предчувствием.