Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Избавится ли человек когда-нибудь от этой двойственности, от внутреннего драматизма своего поведения? Обещать трудно, скорей всего, что нет. Отделаться от этого можно единственным путем: лишить себя воображения и способности думать — то есть перестать быть человеком.

Увиденное в цехе сборки непонятным образом взволновало Григория Ивановича. «Да… работа неплохая, ничего не скажешь. Да и не в ней дело. О том ли мечтала каждая из них: работа от сих до сих, прогулки по бульвару Космонавтов от сих до сих, разговоры о том, что кто купил или „А он мне сказал… А я ему сказала…“— то есть тоже от сих до сих, кино и танцы от сих до сих. Потом замужество за тем, кто возьмет, поскольку парней в городе негусто. Не хорошо и не плохо, обыкновенно, жизнь от сих до сих… (А у иных и выпивка с матом, чтобы выглядеть современной, бесшабашная „любовь“, чтобы выглядеть современной… попытка вырваться из „от сих до сих“. Страшная штука — обыкновенное, обыденное, бездарное — хуже моих скульптур!.. А ведь каждая читала книги — о себе, фильмы смотрела — о себе, песни слушала и пела — о себе. Потому что каждый человек мечтает о необычном, выдумывает его или примеряет выдуманное другими. Потому что в необычном: в ярких поступках, в драматической любви, в романтике риска, в творчестве — жизнь. В нем, а не в болотном прозябании вполсилы!»

Григорий поднялся, зашагал по двору, огибая предметы. «А я для них „колхозницу“ поставлю. Не для них, для жирного заработка. И будут они посматривать на нее в перерыв, идя на смену или со смены, — равнодушно, как на забор, понимая, что сделано и зачем. В том-то и дело, что они отлично чувствуют надувательский смысл показных красивых поз и оплаченных красивых фраз. Они все чувствуют, понимают, эти девочки, поэтому и много их таких — с мечтательной душой и неверящим взглядом. Да и как не понять? Поманили прекрасным, а сами посадили, сунули в руки пинцет или электрод — наложить, дожать, включить, перевести, вынуть, наложить, дожать… Сто облуженных электродов 80 копеек, пятьдесят приваренных контактов 35 копеек… И это все? Вся жизнь, условно называемая „небывалый трудовой подъем?..“

Непривычны, трудны и отрадны были для Григория эти сумбурные мысли. Впервые в жизни он думал не о себе, не о веренице дел и забот, не о близких — и думал напряженно, как будто от того, поймет ли он души девчат-сборщиц, зависело что-то главное в его жизни. И эти мысли освобождали в нем высокие силы.

Ноги снова принесли скульптора к административному корпусу. Возле входа висела стенгазета „На посту“, орган военизированной охраны завода. „С наступлением весеннего сезона, — рассеянно пробежал Кнышко фиолетовые машинописные строки передовицы, — резко возросла утеря пропусков. Если за пять зимних месяцев утеряно всего 94 пропуска, то за апрель м-ц и первую декаду мая м-ца утеря составила 52. Теряют, как правило, девушки, не имеющие карманов!“

— При чем здесь карманы, — пробормотал Григорий, — ну при чем здесь карманы?! Ведь это девушки. И это весна. Это май-чародей, это май-баловник веет свежим своим опахалом… Май-чародей — а не май м-ц, второй м-ц второго квартала! Бюрократы!

„Пропуска им не теряй в весенний сезон… выполняй, не опаздывай, не обсуждай, не то, не се — размерили, заорганизовали до посинения! — Он решительными шагами поднимался к кабинету товарища Гетьмана. — Сами обиваем высокие чувства, порывы души, а потом сокрушаемся: откуда берутся вздорные, пошлые, ограниченные, мелкомстительные, не умеющие ни любить, ни жалеть? А это они мстят за отнятые мечты…“

— А, Григорий Иванович! — поднял голову от стола Гетьман. — Ну как — познакомились?

— Угу, — кивнул скульптор, широким движением руки сметая со стола в чемоданчик свои образцы.

— И на чем же вы порешили остановиться?

— Потом поговорим, — ответил Кнышко в дверях.

Этот разговор тотчас выветрился из памяти. „Как же так, черт меня побери! Ведь когда я ухаживаю за женщиной — да и просто разговариваю! — то стараюсь, чтобы ей приятно и интересно было со мной. Самому хорошо, когда они улыбаются, оживлены, глаза блестят, румянец на щеках… в работе-то своей, в высшем своем общении, что же? Разве она не для того предназначена? Для этого, а не для упоминания в ведомостях и докладах, что на территории установлено урн чугунных литых — двадцать, скульптур женских мраморных — одна. Ах, халтурщик проклятый!“

Он вернулся на товарный двор, сел на прежний ящик, вывалил на асфальт из чемоданчика образцы, взял молоток — хорошо подогнанный к руке молоток-киянок для работы по камню — и расколотил все пять фигурок. „К чертям полновесные формы! К дьяволу выражаемый бедрами производственный порыв! К разтакой бабушке обусловленное договором содержание!“ Ему сразу стало легче.