Мне эта сцена уже кажется излишне театральной. Какие-то трое задуманных положительных персонажей из отлакированной до блеска пьесы. Во мне пробуждается злость. Отстраняюсь от Люси.
— Послушайте! Можете вы толком объяснить… Если ты — ты! — столько раз погибал, то почему ты здесь? Почему знаешь об этом? — И — Люся откуда взялась? Что все это значит!
— Тупой, — говорит Стриж нормальным своим голосом, — тупой, как валенок. Каким ты был… — И он красноречиво качает головой.
— Ну зачем так! — вступается Люся. — Просто человеку, когда он поднимается на новую ступень познания, всегда сначала кажется, что он уже на вершине. Алешенька, милый, почему ты считаешь, что Нуль-вариант… или, точнее, Нуль-центр — только один в многомерном пространстве?
— А?.. Ага! — Я смотрю на них во все глаза.
— Ротик закрой, простудишься, — заболеешь, — говорит Сашка.
…Вот теперь мне понятно и их появление, и одежда с намеком на униформу, и эти жетоны. Я смотрю на Люсю: она та, да не та, к которой я летал вчера на биокрыльях, какую знал во всех вариантах. Та — обычная женщина, неразделимо привязанная чувствами (любовью, заботами, опасениями) к окрестному миру; когда нежная, ласковая, страстная, а когда — это и я знаю, и Сашка — как застервозничает, не дай бог, не подступишься. Эта — свободней, содержательней, одухотворенней: больше ясности в лице и в голосе.
И Сашка… Сейчас он вернулся к принятому у нас в общении тону — но это больше для меня, чем для самовыражения. Я замечаю отсвет больших пространств на его лице, тех самых вселенских просторов. Ясно, из каких вариантов они оба прибыли. И та жизнь, то бытие для них нормально.
— Порядок, — говорит Сашка, сходя с помоста. — Он дозрел, это видно по его лицу. Да, Кузичка, да. И что ваш Нуль-вариант исчерпал себя, сходит на нет, это ты тоже правильно понял. Будем приобщать тебя к нашему.
— Зачем?! — Я пожимаю плечами. — Это ведь до первого сна, а в нем я скачусь обратно сюда. Душу только растравлю.
— Начинается!.. — Стриж выразительно вздыхает. — Нет, я с ним не могу. Люсь, попробуй ты!
— Алешенька. — Она гладит меня по волосам жестом почти материнским, глаза немного смеются. — Ну, ты действительно абсолютизируешь. Наши предки когда-то на четвереньках гуляли и все в шерсти. Сон — из того же атавистического набора. Ты перейдешь с нами туда, где люди непрерывно владеют сознанием. Решайся, а?
…Под все эти захватывающие события и разговоры незаметно прошла короткая летняя ночь. Небо за домами светлеет, розовеет.
Собственно, я с первого Сашкиного слова уже решился и согласился — а кочевряжился только потому, что иначе же и согласие не имеет веса. Пусть чувствуют.
— А как там насчет пожрать? — спрашиваю. — Это не считается пережитком? А то я голодный, как черт.
Люся смеется:
— Бедненький!
— Так с этого и начнем, — говорит Стрижевич, подталкивая меня к двери. — Пошли.
— Куда?
— На Васбазарчик пить молоко.
— А… потом вернемся?
— Там видно будет.
И Люся улыбается несколько загадочно.
Дальше расспрашивать мне не позволяет самолюбие. На базарчик, так на базарчик.
Мы выходим из лаборатории, спускаемся к выходу, минуем Матвеича, который похрапывает в кресле в сладком утреннем сне. Идем по Предславинской в сторону восходящего за домами солнца.
Вольное торжище, существующее, вероятно, со времен Кия и Хорива, Васильевский базар встречает нас разноголосым шумом. Здесь же людно, пыльно, злачно. Домохозяйки со строгими лицами снуют около дощатых прилавков. В молочном ряду толкутся работники, наскоро жуют, запивают молоком купленные в киоске рядом булки. Мы тоже покупаем по булке. Наш приход вызывает среди молочниц оживление:
— А ось ряженка, хлопци!
— А ось молочко — свиже, жирне, немвгазинне!
— Та йидить сюды, вы жу мене той раз купувалы!
Мы здесь свои люди. Останавливаем выбор на ряженке, это наиболее питательный продукт. С треском кладу на прилавок рубль:
— Три банки — и сдачи не надо.
— Оце почин так почин! — Дородная молочница в замызганном фартуке наливает из бидончика три поллитровые банки только что не с верхом. — Йижте на здоровья, щоб на вас щастя напало.
Проголодался не только я — Сашка наворачивает вовсю, откусывает булку, запивает большими глотками ряженки, достает пальцами из банки и заправляет в рот вкусную коричневую пенку. Только Люся смотрит на свою банку с сомнением, прихлебывает понемногу без удовольствия: такой завтрак не для семейной женщины.
Читать дальше