Грегори Самак - Тайная книга

Марика не ответила. Схватив Ти-Тома за руку, повлекла его дальше.

Мальчуган стиснул зубы и, не замедляя шага, не опуская головы, продолжил смотреть в глаза врагу, пообещав себе, что однажды тот пожалеет о своих словах…

День затягивался, и Элиас думал только о том, чтобы поскорее спровадить Польстериху и посвятить вечер работе с Книгой.

Молитва его укрепила. Усталости он не чувствовал, а потому решил вернуться в Большой зал и проработать всю ночь.

На столе по-прежнему лежал том с историей старого антиквара, тот самый, при помощи которого Элиас перенесся в гетто.

Но после того потрясающего опыта он теперь связывал с Книгой множество надежд.

Он снова начал читать и перечитывать длинный рассказ, посвященный Зофу, представляя страдания маленького сироты, затерянного в Треблинке…

Текст Тайной книги сообщал о его жизни очень мало.

И Элиас снова и снова вчитывался в загадочные пассажи, повествующие о решающей шахматной партии, о нацистском офицере и об отрубленном пальце. Рассказ прерывался закодированными записями, что делало повествование еще более темным.

«2 августа 1941 года переведен в Варшавское гетто <���…>. 13 января отправлен в Треблинку (Польша). Разлучен с родителями. Смерть матери. Выжил в лагере, проявив способности к игре в шахматы. Сыграл партию против нацистского офицера. Смерть Дамиано. Потеря правого указательного пальца. Казнь отца, сестры и обоих братьев. Оставлен в Треблинке. Освобожден русской армией 14 августа 1945-го. Сиротский приют. Попытка самоубийства в Вене, в шестнадцатилетнем возрасте <���…>».

Потом он вспомнил о намеке, который Зоф сделал во время их второй партии в шахматы…

«Мне хотелось бы столько всего изменить… Я бы не позволил неопытному ребенку, которым был тогда, играть с дьяволом, я бы знал, как отразить его ходы…»

Тут-то Элиас и нашел решение. Очевидное.

«Ну конечно!» – мысленно воскликнул он.

На самом деле «смерть Дамиано» означало « мат Дамиано»: ведь слово «мат» очень близко к еврейскому «мет» и происходит от арабского смерть .

Он понял, что ребенок проиграл партию, потому что угодил в ловушку знаменитого гамбита Дамиано – фатальной комбинации, которую преподают во всех шахматных школах.

С улыбкой на губах Элиас провел рукой над пылающими буквами Книги и восхитился их переливчатым пламенем. Исходящий от них свет обрисовал словно в китайском театре теней контур собственной руки на лбу.

Он глубоко вздохнул, готовясь прикоснуться указательным пальцем к огненным письменам. Отныне ему следует действовать быстро.

Элиас закрыл глаза. Пусть Книга сама определит место и наилучший момент. Надо довериться ей.

Он очнулся стоя, прижимая к себе том священной Книги.

Это была самая середина узкой улицы, окаймленной разоренными домами. На тротуаре толпились прохожие. Один из них толкнул его, даже не заметив. Элиас огляделся, стараясь подметить все подробности.

На углу какой-то мальчишка продавал газеты. Элиас подошел поближе:

– Мальчик, не позволишь ли заглянуть в твою газету, буквально на минутку?

Тот не осмелился отказать старому и такому почтенному с виду человеку…

Газетенка называлась Auf der Wache , «На страже», и была от 9 октября 1940 года.

Элиас с грустью посмотрел на маленького продавца. Что его ждет? Что станет со всеми ними?

Первая страница была целиком посвящена вопросу вступления в войну Соединенных Штатов и Советского Союза. Собирается ли Сталин разорвать договор с нацистами и напасть на Германию?

Элиас вздохнул и вдруг испугался, что уже не сможет вернуться в Браунау. Чтобы успокоиться, он жадно вцепился в Книгу под своим пальто. По спине пробежал холодок: Книга его защищает, ни в коем случае нельзя ее потерять.

Элиас вернул газету мальчугану и, вспомнив о причине своего присутствия здесь, спросил:

– А скажи-ка, мой юный друг, не знаешь ли ты мальчика примерно твоих лет по фамилии Зоф?

– Да, – ответил тот, кладя газету обратно в стопку и просияв, – отлично знаю. Он живет дальше, на улице, по которой вы пришли, в доме без ставней. Он сейчас наверняка во дворе играет.

Не раздумывая более, Элиас поблагодарил ребенка и двинулся по развороченной улице. Дом, о котором шла речь, был попросту развалиной. Он прошел в убогий подъезд и выглянул во двор: никого, кроме нескольких тощих кошек, рывшихся в мусорных бачках.

И вдруг в этой клоаке его окликнул какой-то человек. В голосе чувствовалась враждебность: