Дэвид Вебер - Восстание

Шон Ремке уныло разглядывал палубу. На его лице отражалось внутреннее смятение. Он узнал о происшедшем с Тревейном, и никакие уверения в том, что он сделал намного больше, чем того требовал долг, не могли вывести его из сумеречного состояния, где его посещала только одна мысль: «Я не смог спасти моего любимого адмирала!»

Йошинака сидел рядом с Кириленко. Они перебрались сюда с «Нельсона» (вместе с Сандерсом, в настоящий момент готовящимся к дороге во Внутренние Миры) и немного опоздали на совещание, побывав в лазарете, где их уверили, что за жизнь Сандоваля можно не опасаться. Находившийся здесь же Муджаби присутствовал в новом качестве командующего первой боевой группой или, точнее, тем, что от нее осталось. Здесь же были и другие командиры и в том числе Халид Хан, который заговорил первым:

– Иными словами, господин адмирал, мы просто будем находиться в Запате, пока не поступит новый приказ?

– Совершенно верно, – кивнула Десай. – Здесь же будут находиться и мятежники. Это предварительное условие перемирия. Все крупные единицы ВКФ должны оставаться на своих местах. Разумеется, это не распространяется на транспортные корабли и на легкие боевые корабли, например на эсминец мятежников, который отвезет господина Сандерса во Внутренние Миры.

Все пристально смотрели на Соню, как будто она умышленно скрыла что-то очень важное. Внезапно Кириленко не выдержал:

– А как же… как же адмирал Тревейн? У Сони никогда еще не было столь непроницаемого выражения лица.

– Согласно условиям перемирия «Нельсон», разумеется, останется здесь. Однако доктор Юань сообщил мне, что в его нынешнем состоянии адмирал Тревейн может сколь угодно долго находиться на борту этого супермонитора. Так что здесь нет никакой проблемы. Еще вопросы?

В глазах присутствующих появилось какое-то новое выражение, словно они столкнулись с тем, чего не могли и, помимо всего прочего, не желали понять.

Кириленко напрягся и открыл было рот, но Йошинака очень сильно сжал под столом его локоть. Кириленко закрыл рот и обмяк.

Десай поднялась на ноги:

– Если у вас больше нет вопросов, прошу разойтись по местам.

Она подошла к двери и оглянулась. Никто не сдвинулся.

Соня посмотрела прямо в глаза Шону Ремке, старшему по званию из присутствовавших офицеров. Какое-то мгновение он тоже смотрел на нее, и выражение его глаз невозможно было понять. Потом он неуклюже встал и прорычал громовым голосом: «Встать! Смирно!»

Присутствовавшие медленно поднялись на ноги и нехотя вытянулись. Десай распрощалась с ними едва заметным кивком головы и гордо вышла из рубки.

С таким же каменным лицом и с прямой спиной она проделала весь путь в бортовом электромобиле до своей каюты. Часовой у двери встал по стойке «смирно», она коротко кивнула ему, нажала на кнопку и вошла в открывшуюся дверь.

Дверь бесшумно закрылась у нее за спиной. Несколько мгновений Соня стояла совершенно неподвижно. У нее было странное выражение лица. Постепенно глаза женщины наполнились болью и удивлением. Лицо исказила маска безутешного горя, а из горла вырвался хриплый, низкий вой раненого животного, не понимающего, отчего ему так больно. Она бросилась на койку, уткнулась лицом в подушку и разрыдалась, содрогаясь в конвульсиях.

Через мгновение дверь, как всегда, бесшумно раскрылась, и в каюту вошли Ремке и Йошинака. Они поражение замерли на месте, увидев лежащую на койке рыдающую женщину, в которой вообще не чаяли увидеть ничего человеческого. Ремке повернулся к Йошинаке и открыл было рот, но коммодор поднес палец к губам и медленно покачал головой.

Они вышли так же бесшумно, как и вошли, оставив Соню Десай оплакивать человека, которого она молча и безответно любила многие годы.

Оскap Дитер осмотрел напряженные лица своих министров, вспомнил день, когда пришли первые известия о мятеже, и содрогнулся. Сейчас положение было, пожалуй, еще хуже. На этот раз речь не шла об измене, но Четвертый флот за два часа кровопролитного ближнего боя потерял больше кораблей, чем мятежники захватили у адмирала Форсайта, и шок от этого известия был еще более сильным. Даже Аманда Сайдон тихо сидела с посеревшим от ужаса лицом.

Дитер вздохнул и постучал по стеклянной столешнице костяшками пальцев.