Филип Фармер - Одиссея Грина

— Они там, в «Тайной Вселенной» вышибают дух друг из друга.

Начальник стонет: Фестиваль только что начался и вся полиция там.

— Спасибо. Ребята уже едут. Ваше имя? Я буду рекомендовать вас для награждения Гражданской медалью.

— Что? А потом и меня приметесь трясти? Я вам не стукач, просто выполняю свой долг. А кроме того, я не люблю Гобринуса и его посетителей. Это сборище снобов.

Начальник отдает приказ подавить беспорядки, откидывается на спинку стула и, потягивая пиво, наблюдает за операцией по фидо. Что случилось с этими людьми? Они словно разом сошли с ума.

Завывает сирена. Хотя полицейские сдут на абсолютно бесшумных электрических трициклах, они не порвали с вековой традицией издали предупреждать преступников о своем появлении. Правильно их кличут болванами. Пять трициклов появляются перед открытой дверью «Тайной Вселенной». Полицейские слезают с седел и начинают совещаться. На них двойные цилиндрические шлемы черного цвета с алой отделкой. По некоторым причинам они носят защитные очки, хотя скорость их транспорта не превышает пятнадцати миль в час. Их куртки сшиты из черного меха, похожего на шерсть медвежонка, плечи украшают огромные золотистые эполеты. Шорты их — из пушистой ткани цвета электрик. Шнурованные ботинки — черные и блестящие. Они вооружены электрическими дубинками и ружьями, стреляющими резиновыми шариками.

Гобринус загораживает вход.

— Эй, впустите нас! — говорит сержант О’Хара. — У меня нет ордера, но я могу мигом получить его.

— Если вы войдете, я на вас пожалуюсь, — говорит Гобринус. Он улыбается. Хотя в правительстве засели отпетые волокитчики, и он отчаялся получить разрешение на легальное открытие таверны, правда и то, что правительство, скорее всего, поддержит его иск. Вторжение в частное владение — это не пустячок, на который полиция может наплевать.

О’Хара глядит в дверь на два тела на полу, на людей, которые потирают головы и бока и сплевывают кровь, на Эксипитера — он словно стервятник, алчущий падали. Один из лежащих встает на четвереньки и выползает меж ног Гобринуса на улицу.

— Сержант, арестуйте этого человека, — говорит Гобринус. — Он нелегально использует фидо. Я обвиняю его во вторжении в частную жизнь.

Лицо О’Хары светлеет: он арестует хотя бы одного в свое оправдание. Леграна заталкивают в фургон, который прибыл следом за санитарной машиной. Красного Ястреба выносят на руках его друзья. Он открывает глаза как раз в тот момент, когда его кладут на носилки, и что-то бормочет.

О’Хара наклоняется к нему.

— Что?

— Я однажды ходил на медведя с ножом в руках, но тогда мне досталось меньше, чем от этих ведьм. Я обвиняю их в нападении, избиений, нанесении увечий и убийстве.

Попытка О’Хары заставить Красного Ястреба подписать обвинение успеха не имеет, поскольку тот теряет сознание. Он чертыхается. Время от времени Красный Ястреб приходит в себя, но категорически отказывается подписать обвинение. Он вовсе не хочет, чтобы девушки и ребята погорели из-за него, он еще не сошел с ума.

Из зарешеченного окошка фургона несется вопль Леграна:

— Я правительственный агент! Вы не имеете права арестовывать меня!

Полицейские получают приказ срочно явиться к главному входу Народного Центра, где драка между местной молодежью и пришельцами из Вествуда грозит перейти в массовое побоище.

Бенедиктина покидает таверну. Не заметно, чтобы драка принесла какой-либо вред будущему ребенку, хотя ей изрядно досталось: на плечах и животе видны царапины, на ягодицах — след подошвы, на голове — большая шишка.

Чиб, наполовину грустный, наполовину довольный, смотрит, как она идет. Он чувствует тупую боль, потому что ребенку отказано в жизни. Теперь он начинает понимать, что отрицание аборта диктуется отождествлением себя с будущим ребенком; он знает то, чего, как думает дедушка, он не знает. Ему известно, что его рождение было простой случайностью, счастливой или несчастливой. Сложись все чуть по-другому, он бы и вовсе не родился. Мысль о собственном небытии — без картин, без друзей, без смеха, без надежды, без любви — ужасает его. Его мать, не желавшая в пьяном виде думать о предохранении, много раз делала аборты, и он должен был оказаться одним из них.

Глядя, как Бенедиктина важно шествует прочь — не обращая внимания на порванную одежду — Чиб диву дается: чего он в ней нашел? Жизнь с ней, даже если бы у них был ребенок, была бы сплошным мученьем.