Филип Фармер - Одиссея Грина

— Сорок веков истории смотрят на тебя с высоты, если перефразировать Наполеона, — говорит дедушка. — С высоты времен. «Что есть человек?» — вопрошает сфинкс наших дней. Эдип разрешил вопрос его предшественницы и не разрешил ничего, потому что от нее отделилось ее подобие, хитроумный ребенок с вопросом, который до сих пор никто не может разрешить. И, возможно, не разрешит никогда.

— Ты забавно травишь, — говорит Чиб. — Но мне это нравится.

Он усмехается, с любовью глядя на дедушку.

— Ты заглядываешь сюда каждый день не столько из-за любви ко мне, сколько для того, чтобы расширить свой кругозор и потренировать проницательность. Я видел весь свет, я слышал обо всем на свете и время от времени думал. Я много странствовал до того, как нашел здесь убежище четверть века назад. Теперешний узник некогда был величайшим Одиссеем всех времен.

— Я называю себя маринадом мудрости, погруженным в крепкий рассол цинизма долгой жизни.

— Когда ты так улыбаешься, мне сдается, что ты до сих пор можешь иметь женщин, — смеется Чиб.

— Нет, мой мальчик. Мой шомпол сломался тридцать лет назад. И я благодарен господу за это, ибо он лишил меня соблазна форникации, если забыть об онанизме. Однако мне оставлена вся прочая энергия, припасенная для других грехов, более тяжких.

Помимо греха сексуального влечения, включающего, как ни парадоксально, грех сексуальной невоздержанности, у меня есть и другие причины не просить помощи черной магии, чтобы снова сделаться накрахмаленным. Я слишком стар, чтобы молоденьких девушек влекло ко мне что-нибудь кроме денег. А я слишком поэт, слишком ценю красоту, чтобы бросаться на сморщенные пузыри моего поколения.

Теперь ты видишь, сынок: в колоколе моих сексуальных-возможностей из стороны в сторону мотается язык. Динь-дон, динь-дон. Очень часто дон, но совсем редко динь. — Дедушка громко смеется: львиный рык, спугнувший стаю голубей. — Я всего лишь осколок старины, грезящий о давно умершей любви. Я создан не для того, чтобы прятаться, а для того, чтобы быть на виду. Чувство справедливости заставляет меня признавать ошибки прошлого. Я странный корявый старик, запертый, словно Мерлин, в древесном стволе. Самолксис, тракийский бог-медведь, замурованный в своей пещере. Последний из Семи Спящих.

Дедушка подходит к тонкой пластиковой трубе, выступающей из потолка, и разводит в стороны прижатые к ней рукоятки.

— Эксипитер кружит над нашим домом. Он учуял падаль в Беверли-хиллз, уровень 14. Могло ли случиться, что Винэгейн [8] Winagain — победивший снова (англ.). Виннеган не умер? Дядюшка Сэм — словно диплодок, которого пнули в зад. Понадобилось двадцать пять лет, чтобы это дошло до его мозгов.

Слезы навертываются на глаза Чиба. Он говорит:

— О господи, — говорит он. — Дедушка, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Что может случиться со стодвадцатилетним стариком? Разве что умом тронется или впадет в детство.

— Положение серьезное, — говорит Чиб, — а ты опять мелешь всякую чепуху.

— Называй меня идомолом [9] Ид — зародышевая структура, содержащая наследственные качества. , — говорит дедушка. — Хлеб из этой муки выпекается в странной печи моего эго — полупропекается, если тебе это больше понравится.

Чиб улыбается сквозь слезы и говорит:

— В школе меня учили, что каламбуры — это дешевка и вульгарщина.

— То, что было хорошо для Гомера, Аристофана, Рабле и Шекспира, хорошо и для меня. Кстати о дешевке и вульгарщине. Я прошлым вечером встретил в зале твою мать, когда игроки в покер еще не успели собраться. Я только что покинул кухню, прихватив с собой бутылку. Она чуть не грохнулась в обморок. Но она быстро оправилась и притворилась, будто не замечает меня. Может, поначалу она подумала, что увидела привидение. Однако я сомневаюсь — она бы раззвонила об этом по всему городу.

— Она могла рассказать своему доктору, — говорит Чиб. — Она видела тебя несколько недель назад, помнишь? Она могла упомянуть об этом, когда рассказывала о своих так называемых головокружениях и галлюцинациях.

— И старый костоправ, знающий семейную историю, вызвал ФБР? Вполне может быть.

Чиб смотрит в перископ. Он поворачивает его и вертит рукоятки, заставляя циклопа снаружи подниматься и опускаться. Эксипитер слоняется вокруг сооружения из семи яиц, каждое из которых находится на конце широкого, высокого, изогнутого подобия ветви — перехода, отходящего от главного пьедестала. Эксипитер поднимается по ступенькам ветви к дверям миссис Эпплбаум. Дверь открывается.