Роберт Хайнлайн: Восьмой день творения

В месте, где очутился Билл Айзенберг, не было знакомых предметов. Потолок располагался довольно высоко над головой, во всяком случае, допрыгнуть до него было нельзя. Пол изгибался, соединяясь с потолком, позволяя сделать не более дюжины шагов в ту или другую сторону. Билл обнаружил это, неожиданно потеряв равновесие. (На глаз отклонение от горизонтали не было заметно — отсутствовали ориентиры. Кроме того, у него было нарушено чувство равновесия из-за повреждения внутреннего уха, вызванного долгим пребыванием на больших глубинах.) Сидеть было удобнее, чем ходить, да и некуда было идти.

Когда он впервые очнулся, он потянулся, открыл глаза и посмотрел вокруг. Отсутствие деталей смутило его. Он как будто находился внутри гигантской яичной скорлупы, подсвеченной снаружи мягким янтарным светом. Эта бесформенная неопределенность вызывала беспокойство. Билл потряс головой, закрыл глаза, снова открыл — никаких изменений.

Он постепенно вспомнил, что случилось с ним перед тем, как он потерял сознание: огненный шар, плывущий прямо на него, его неуклюжие попытки увернуться, мгновение перед контактом, длившееся, казалось, целую вечность, промелькнувшую у него мысль: «Снимите шляпы, парни!» Теперь он пытался найти объяснение происшедшему. Рассудим спокойно, — подумал он. — Вероятно, он перенес шок, и это вызвало паралич глазного нерва. Что, если он ослепнет навсегда? Во всяком случае, его не могут оставить в таком беспомощном состоянии. «Док! — крикнул он. — Док Грейвз!»

Ни ответа, ни отзвука эха. Он осознал, что не слышал никаких звуков, кроме своего собственного голоса, ни одного из тех случайных шорохов, которые всегда сопровождают «мёртвую» тишину. Неужели слух тоже поврежден?

Нет, он же услышал свой собственный голос. Внезапно он осознал, что видит свои руки. Значит, с глазами всё в порядке, он видел руки очень ясно! И все остальные части тела, кстати, тоже. Он был полностью обнажён.

Возможно, несколько часов спустя, ему в голову пришла мысль, что он умер. Это была только гипотеза, призванная объяснить имеющиеся факты. Будучи убеждённым агностиком, он не верил в загробную жизнь. Смерть означала для него внезапную потерю сознания и кромешную тьму. Но ведь он подвергся электрическому разряду, более чем достаточному, чтобы убить человека; положение, в котором он оказался, вновь обретя сознание, настолько не отвечало его жизненному опыту, что не могло быть ничем иным, кроме смерти. Следовательно — он мёртв. Q.E.D. [2] QED (Quod Erat Demonstrandum) — Что и требовалось доказать (лат.)

Да, конечно, ему казалось, что он ощущает своё тело, но ведь существует же субъективно-объективный парадокс. В памяти человека наиболее сильно закрепляется восприятие собственного тела. И пока память окончательно не угасла, чувственный образ тела будет восприниматься как материальный, реально существующий объект.

Тут не было ничего, что могло как-нибудь занять его или отвлечь его мысли, поэтому он в конце концов заснул с мыслью, что смерть — дьявольски скучная штука!

Проснулся он отдохнувшим, испытывая сильный голод и ещё более сильную жажду. Его перестали интересовать вопросы жизни и смерти, вся эта теология с метафизикой. Он хотел есть.

Более того, пробуждение сопровождалось феноменом, выбившим из под его умозаключений о собственной смерти (не достигших к тому же уровня эмоциональной убеждённости) всяких оснований: кроме него, в Пространстве появились вполне материальные объекты, которые можно было увидеть и потрогать.

И ещё съесть.

Последнее обстоятельство, впрочем, не было очевидным, потому что объекты не были похожи на продукты питания. Появившиеся предметы были двух типов: аморфная масса непонятного качества, напоминающая серый сыр, слегка жирная на ощупь и совершенно несъедобная на вид; и дюжина очень красивых небольших шариков одинакового размера. Они напомнили Биллу Айзенбергу тот шарик из бразильского горного хрусталя, который он купил когда-то и контрабандой провёз домой. Он мог часами разглядывать его, любуясь совершенной красотой.

Маленькие шарики очень на него походили. Он потрогал один из них. Он был гладок и полон целомудренной прохлады, как хрусталь, но, в отличие от камня, был мягок, как желе. От прикосновения шарик деформировался и задрожал, в глубине его заплясали огоньки, потом он принял первоначальную форму.

Красивые шарики явно не годились в пищу, и Айзенберг решил попробовать серую массу. Он отщипнул кусочек, понюхал, положил в рот и тут же с отвращением выплюнул. Тошнотворная кислятина, гадость какая-то! И зубы, как на грех, почистить нечем. Нет, даже если это и пища, то нужно очень сильно проголодаться…