В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

И вспомнился мне ягуар, вцепившийся когтями в спину крокодила.

Злоба и отчаяние... Эти два слова пришли мне в голову в ту бессонную гвианскую ночь.

Злоба и отчаяние? Да! Они - господа этих мест.

Где-то далеко за хижиной, за протокой, слышался беспокойный глухой несмолкаемый гул реки. Иногда из джунглей сквозь ночные звуки и шорохи прорывался надрывный вой хищников.

Злоба и отчаяние!

А в двух шагах от меня бредил в тяжком сне Ржевусский.

Нет, не пришлось уснуть мне в ту гвианскую ночь. Я смотрел на кусочек неба над хижиной. Оно было усеяно яркими, чуть-чуть трепещущими звездами.

Но где же Феликс Рамо?

ПАН РЖЕВУССКИЙ

Дневник Веригина

Время шло.

Я томился, маялся: застрял в джунглях - ведь не мог же я покинуть больного человека! Ржевусский подчиняется мне как врачу, но все время молчит. Он "беглый человек". И не может быть, чтоб он ничего не слышал о Рамо.

Сегодня я снова выбрал момент, когда больной не спал, и (не в первый раз!) спросил:

- В кайеннской тюрьме содержался каторжник. Ом был осужден за то, что отказался воевать во французских колониях. Его звали Рамо. Феликс Рамо. Вы слышали о таком?

- Феликс Рамо! - повторил больной. На его лице мелькнула тень улыбки. - Да, да...

- Где он?

- Не знаю.

- Может быть, он бежал?

- Не знаю... Не думаю: французская стража стреляет метко. - И Ржевусский утомленно закрыл глаза.

"Ясно, он что-то знает, но мне не доверяет, - подумал я. - Но пройдет день-другой... все равно я все узнаю".

И вот настал вечер, когда мой молчаливы и больной заговорил.

- Что делать? - тихо шептал Ржевусский. - Нет мне покоя на этой земле. Вы, пан Веригин, приплыли и лечите меня. А разве рану в сердце исцелишь? Край родной, никогда не забуду тебя! Я вижу тебя во сне и наяву. С грохотом падают здесь тропические ливни, разверзаются небеса, а я слышу, как в оконце моего домика в деревне под Ченстоховом мелко постукивает теплый частый весенним дождик... И так во всем: я смотрю на этих крикливых пестрых птиц, а вижу аиста, который стоит на одной ноге в своем гнезде на колесе.

- Как вы очутились здесь, пан Ржевусский?

- Я был студентом Медико-хирургической академии в Санкт-Петербурге... Ах, пане Веригин! Когда-то я был молод, строен, красив, горяч. Шел 1830 год. Польша поднималась против царя-поработителя и его жандармов. Я бросил академию, вернулся в Польшу. Стал повстанцем. Но восстание было разгромлено. Я скрылся. Изменил внешность: искусный парикмахер сделал меня седым стариком. Я работал в имениях столяром. Назывался Максом Зенгером. Поднимал народ. В деревнях меня знали. Не выдавали. Но была облава. Проверили: Макс Зенгер? Посмотрели паспорт. Приказали: отпустить. Но на всякий случай две недели продержали в тюрьме. Тут и случилась беда. Мои темные волосы, борода, усы стали отрастать. Седой старик Зенгер начал превращаться в молодого человека... Что делать? С каждым днем я сам себя приближал к виселице. А когда надзиратель пришел, чтобы выпустить меня из тюрьмы, то не узнал "старика" Зенгера. Пред тюремщиком предстал молодой шатен с остатками седины на концах волос. Стали дознаваться. Удостоверились: Ржевусский. Приговорили к виселице. Я уже представлял себе свой конец. Друзья помогли. Бежал. Перебрался в Финляндию. Там финны спрятали в трюме французского корабля. Доплыл до Гавра. Потом - Гвиана. И тридцать лет я в этом лесу. А Польша! Как унизили ее царские сатрапы! Я постоянно вижу один и тот же сон: тысячи окошек в деревнях Польши вдруг раскрываются, и из них показываются исхудалые руки. Они мечутся по всему свету, тянутся ко мне сюда, в Гвиану: "Помоги! Помоги!" Я просыпаюсь, места себе не нахожу...

Ржевусский утомленно умолк. И тут я подумал:

"Он ничего не сказал о Феликсе. Но все же Ржевусский заговорил".

Ржевусский становился все разговорчивее. Все чаще вспоминал свою родину. А мое настроение делалось все тревожнее: ведь я ни на шаг не продвинулся в своих поисках Феликса Рамо. Что мне оставалось делать? Начать с самого начала. И я стал готовиться к отъезду в Кайенну.

Увидев мои приготовления, Ржевусский сказал:

- Вот вы уедете, пан Веригин, а я останусь. Но не думайте, я не один: здесь, в лесу, обитает мой друг из Польши. И когда в душе моей смешиваются хаос и мрак (я уже заметил, что Ржевусский любит такие приподнятые выражения в стиле Гюго), когда ум ищет отрады, а сердце его не находит, я иду к моему другу. И он меня утешает.

- Но вот вы так тяжело болели, почему же друг вас не навестил?