В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

А как протяжно разносилось по Волхонке строгое погребальное песнопение, когда сам Грозный хоронил в Чертолье лютого Малюту Скуратова, убитого в Ливонии!

Все это было. Было.

Теперь, в этот поздний тихий час, небо над Волхонкой, дома, деревья в сквере возле музея, травы - все отрадно и приветливо, как само слово "Волхонка".

Домой! Пора домой, мой пес Найт.

...Когда-то, в 1827 году, по Волхонке, по улице, на которой я сейчас стою, легкой, радостной походкой проходил и сворачивал на маленькую Ленивку тот, кто затем поднимался на третий этаж дома с правой стороны.

- Здравствуйте! Доброе утро, Василий Андреевич! - живо и приветливо говорил гость.

- Здравствуйте, Александр Сергеевич, - кланялся Пушкину Тропинин. - Пожалуйте! Ожидаю вас.

И художник принимался за свою работу: в тишнне высокой просторной мастерской писал портрет Пушкина.

У самого подъезда, когда я стал ключом открывать дверь, Найт вдруг залаял и посмотрел на меня:

- Что, отошло? Оттаял? Встряхнулся?

"Да! Да! Совсем так, как ты, когда после морского купания вылезаешь на берег".

Уже поздно. За окном погасли фонари. Промелькнул одинокий огонек такси. Скрылся. Все тихо. Лишь тьма приползла к высоким окнам моего кабинета. Взошла луна. Она, конечно, прислушивается к молчанию Волхонки, услышала там те звуки, что недоступны ни мне, ни даже тебе, мой старый верный пес...

Да, Найт, ты хорошо мне посоветовал. Я встряхнулся. Ну, а теперь вот что: завтра утром поеду в Шелковку. Еще раз. А вдруг у этой вишневой бабы где-нибудь еще остались листки?

Решено. Завтра с утра - в Шелковку.

СНОВА В ШЕЛКОВКЕ

На следующий день утром на остановке "Шелковка" я сошел с автобуса № 511, который везет пассажиров в дальние рейсы. Припомнил: так - вперед по ходу автобуса.

Вот и спуск к речке. А где же гуси? Тот злой гусак, что яростно шипел на меня в мой первый несчастный приезд в Шелковку?

Гусей не видно.

Впереди - знакомый дом под зеленой крышей. Кого застану? Таню? Или мамашу? Как-то встретит меня Клавдия Степановна?

Овчарка в глубине сада подняла голову. Но не залаяла. Признала?

На крылечке перед стеклянной террасой сидели двое: Таня и какой-то человек лет тридцати пяти - тридцати семи с загорелым лицом. Таня, увидев меня, вскочила, а человек с загорелым лицом посмотрел на меня почти с испугом.

- Не беспокойтесь, Митрофан Иванович, они, - Таня указала на меня, - не жених мне, а просто знакомый. Садитесь, Григорий Александрович. Будьте знакомы: это наш агроном Митрофан Иванович.

- Я, кажется, помешал, - сказал я.

- У нас уже все сказано, - быстро ответила Таня.

- Может, я в другой раз загляну, - нерешительно сказал агроном.

- Нам не о чем говорить, - отрезала Таня, - вы отцу когда-то пятистенок помогали ставить, а я теперь за вас выходить должна?!

- Но два года сряду, Таня, на наше супружество вы не сказали - нет!

- Но я и не говорила - да!

- Но мамаша ваша, Клавдия Степановна, говорила мне...

- Не маме жить с мужем, а мне.

- Что ж остается?

- Остается? Расписаться с другим. Это я н сделала.

Лицо агронома исказилось болью:

- Загс не только соединяет, но и разъединяет.

- Ни к чему все эти ваши слова, Митрофан Иванович. Надоело, право! Бросьте!

- Я, пожалуй, пойду, - сказал я, приподнимаясь. - Сам вижу - помешал.

- Нет! Помогли, - сказал агроном, - тяжелый разговор лучше втроем.

Таня круто повернулась ко мне. И тут я сказал:

- Таня! Не осталось ли у мамы вашей еще хоть одного какого-нибудь листка?

Таня пожала плечами. Задумалась.

- Я все, что было, отдала.

- А где же мама ваша хранила листки? Может быть, какой-нибудь листок остался?

- Клавдия Степановна все держит на чердаке. В том доме, где дачники живут, - грустно сказал агроном.

...Воздух на чердаке был сухой, прогретый. Пахло пылью. Солнечные блики скользили по полу, по пустым бутылям из-под керосина, обутым в соломенные переплеты, по сломанному примусу, по старой раме с разбитыми цветными стеклами и по... словам: "Сообщения нашего заграничного агента". Эти несколько слов сохранились на картонной карточке. А карточка, наверное, отвалилась от какой-то большой пачки бумаг. Внимательно оглядываю старые, ненужные вещи и вижу листки и карточку. Лежали они меж старых исписанных тетрадок в большой плетеной корзине. О них Клавдия Степановна, видно, забыла.

Надо было бы спуститься по приставленной к чердаку лестнице и где-то в саду не спеша прочесть эти листки. Но мне не терпелось. Я подошел поближе к свету. Поднес к глазам первый попавшийся листок.