Айзек Азимов - Дуновение смерти [Сборник]

Капитан в волнении наклонился вперед.

— Что он говорит, Нови? Есть в этом какой-нибудь смысл?

— Не знаю, прав он или нет, — ответил Нови, — но в том, что он говорит, нет ничего невероятного.

— Вы хотите сказать, что не знаете, ядовит бериллий или нет? — резко сказал Шеффилд.

— Не знаю. Никогда об этом не читал. Мне не попалось ни единого случая.

Шеффилд повернулся к Вернадскому.

— Где-нибудь бериллий применяется?

Не скрывая своего изумления, Вернадский ответил:

— Нет. Черт возьми, не могу припомнить, чтобы он где-нибудь применялся. Впрочем, вот что. В начале атомной эпохи его использовали в примитивных атомных реакторах в качестве замедлителя нейтронов вместе с парафином и графитом. В этом я почти уверен.

— Значит, сейчас он не применяется? — настаивал Шеффилд.

— Нет.

Внезапно вмешался электронщик:

— По-моему, в первых люминесцентных лампах использовались цинк-бериллиевые покрытия. Кажется, где-то я об этом слышал.

— И все? — спросил Шеффилд.

— Все.

— Так вот, слушайте. Во-первых, все, что цитирует Марк, точно. Значит, так и было написано в той книге. Я считаю, что бериллий ядовит. В обычных условиях это неважно, потому что его содержание в почвах ничтожно. Когда же человек концентрирует бериллий, чтобы применять его в ядерных реакторах, или люминесцентных лампах, или даже в виде сплавов, он сталкивается с его ядовитыми свойствами и ищет ему заменителей. Он их находит, забывает о бериллии, потом забывает и о том, что бериллий ядовит. А потом мы встречаем планету, необычно богатую бериллием, вроде Малышки, и не можем понять, что с нами происходит.

Саймон, казалось, не слушал. Он тихо спросил:

— А что значит: «Прогноз тяжелый»?

Нови рассеянно ответил:

— Это значит, что если вы отравились бериллием, вам не вылечиться.

Саймон закусил губу и откинулся в кресле.

Нови обратился к Марку:

— Я полагаю, симптомы отравления бериллием…

Марк сразу же ответил:

— Могу прочесть весь список. Я не понимаю этих слов, но…

— Было среди них слово «одышка»?

— Да.

Нови вздохнул и сказал:

— Предлагаю вернуться на Землю как можно скорее и пройти медицинское обследование.

— Но если мы все равно не вылечимся, — слабым голосом произнес Саймон, — то что толку?

— Медицина сильно продвинулась вперед с тех пор, как книги печатали на бумаге, — возразил Нови. — Кроме того, мы могли не получить смертельную дозу. Первые поселенцы больше года прожили под постоянным действием бериллия. Мы же подвергались ему только месяц — благодаря быстрым и решительным действиям Марка Аннунчио.

— Ради всего космоса, капитан, — вскричал в отчаянии Фоукс, — давайте выбираться отсюда! Скорее на Землю!

Похоже было, что суд окончен. Шеффилд и Марк вышли в числе первых.

Последним поднялся с кресла Саймон. Он побрел к двери с видом человека, который уже считает себя трупом.

Система Лагранжа превратилась в звездочку, затерянную в оставшемся позади скоплении.

Шеффилд поглядел на это пятнышко света и со вздохом сказал:

— А такая красивая планета… Ну что ж, будем надеяться, что останемся в живых. Во всяком случае, впредь правительство будет остерегаться планет с высоким содержанием бериллия. В эту разновидность ловушки для простаков человечество больше не попадет.

Марк не ответил. Суд был окончен, и его возбуждение улеглось. В глазах его стояли слезы. Он думал только о том, что может умереть; а если он умрет, во Вселенной останется столько интересных вещей, которых он никогда не узнает!..

Существует расхожий тест на стереотипность мышления: предлагается мгновенно, не задумываясь, назвать птицу, фрукт и поэта. Подавляющее большинство — и люди отнюдь не глупые в том числе! — автоматически отвечают: «Курица — яблоко — Пушкин». Точно так же, стоит мне прочесть или услышать: «Азимов», — как воображение сразу же рисует этакий памятник — грандиозную фигуру при неизменных улыбке, очках и бакенбардах, гордо вздымающуюся на пьедестале, сложенном из пяти сотен книг, переведенных вдобавок не то что на двунадесять — Бог весть на сколько языков. А на шильдике, украшающем постамент, отлиты в бронзе Три Закона Роботехники.

Да разве и может быть иначе? Стереотип или нет, а полтысячи томов чуть больше, чем за полвека литературной деятельности, — это воистину подвиг. И Азимов не просто писатель, пусть даже известный и популярный; это — явление; литературный феномен; эпоха, наконец. Эпоха, которая, увы, кончилась, но в которую — как во всякий Золотой Век! — так увлекательно, так отрадно возвращаться мыслью. А может быть, я и не прав, и не завершилась еще эпоха, и канет она в минувшее лишь тогда, когда окончательно уйдет мое поколение — те, кому с отроческих, с юношеских лет запали в душу азимовские повести и рассказы, романы и научно-популярные книги… Не знаю. Рано еще, наверное, об этом судить.