Борис Воробьев - Шествие динозавров

— Свет!

В ладонях девушки ожил тусклый фитилек.

Вургр был оглушен. Я перевалил его на спину. Бледное худое лицо. Страдальчески смеженные прозрачные веки, из-под которых пробивалось слабое свечение. Странно знакомые черты — я только недавно научился различать зигган по внешности. На лице — та же печать обреченности. Каждый обречен играть свою роль. Вургр — леденить души людей, девушка — ждать скорой смерти… На жилистой, грязной шее кровососа я увидел странный шрам — силуэт бабочки с распростертыми крыльями.

— Убей меня, — просипел вургр. — Ты должен меня убить. Все равно теперь я умру. Ведь ты не станешь поить меня своей кровью…

— Посмотрим, — сказал я. — Вставай, уйдем отсюда. Ты мне нужен живым.

— Никуда я не пойду. Я голоден. Мне нужно насытиться либо умереть.

Я протянул руку и взял с полки чудом оставшуюся от погрома глиняную плошку. Не отрывая взгляда от дергающегося лица вургра, провел лезвием меча по руке. Слабая струйка крови стекла в плошку. Донорская доза…

— Говори, — приказал я.

Девушка безмолвно раскачивалась из стороны в сторону, широко распахнув мерцающие глаза и бормоча свои заклинания. Как сомнамбула. Вургр не смотрел на нее. Он видел только плошку с моей кровью.

— Что ты намерен от меня услышать? — его лицо исказилось в гнусной ухмылке. — Я знаю, кто ты. Змиулан, новый императорский гузнолиз. Даже мертвецы лижут гузно потомкам Гзуогуама Проклятого… Заклинаниями вас вызывают из праха, вы не люди. Как и мы. Глиняные ярмарочные куклы, которыми из-за ширмы вертят жрецы… Все зиждется на колдовстве, вся власть Луолруйгюнра, будь он проклят перед престолом Эрруйема… Я не родился вургром. Если хочешь знать, я прихожусь императору братом! Нашему отцу нравилось, когда женщины рожали от него. Он крыл подряд всех коров и ослиц империи, чтобы те знали его мужскую силу. Одна из ослиц родила меня. Но я не стал юруйагом… я скрылся. Мне нужен был Эйолияме, ни больше ни меньше. Оставалась самая малость: отрезать голову Луолруйпонру и швырнуть ее к ногам жрецов. И я почти сделал это! Но ниллган опередил меня… Я не был убит. Наоборот: погиб сам ниллган. Кто-то хотел, чтобы я достиг своей цели, да только не помог мне в последнюю минуту. Знать бы, кто… Он убил ниллгана, рассек его пополам, как тыкву. А я угодил в темницы Эйолудзугга. Лучше бы им растоптать меня, сжечь заживо, разрезать на кусочки!.. Они придумали лучше: они призвали из тьмы огромного вауу, и тот поцеловал меня в шею… — вургр ткнул грязным пальцем в «бабочку». — Но я не мертвец, как та! Я человек, я такой же, как они… которые меня боятся, будто я бешеный уэггд… Трусливые кувшины с говном… а я все помню, я думаю, я все тот же… но меня превратили в чудовище, и нет пути назад, впереди только смерть… потому что одна-единственная ночь, когда я не утолю свой голод, — и все!

— Кто натравил на тебя вауу?

— Как кто? — вургр захихикал. — Разве много в империи людей, способных заклинать этих гадин? Только один, Дзеолл-Гуадз… Он же и вышвырнул меня в ночь, когда все свершилось.

— А император?

— При чем тут император! Он — дурак, дитя. Им вертят все, кому не лень. Такая же кукла, как и мы с тобой.

— Кто способен обращаться с императором, как с куклой?

— Если бы я знал! Я начал бы с него. Даже сейчас, — сейчас было бы еще лучше. Выпил бы его… как флягу вина! Может быть, Дзеолл-Гуадз? Или тот, кто убил ниллгана?

Я сунул ему плошку. Он принял ее, словно снятую со взвода гранату. Нет, будет точнее сказать — как ядовитую змею.

— Зачем это?

— Не твое дело, — сказал я и отвернулся.

За моей спиной вургр, чавкая и сопя, вылизывал мою кровь из плошки. Занятно: у многих народов поделиться кровью означало побрататься. Из Геродота: «Когда двое желают заключить договор о дружбе, то третий становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони у большого пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по кусочку ткани, смачивает кровью и намазывает ею семь камней, лежащих между будущими союзниками. При этом призывают Диониса и Уранию». Славный был обычай!

Куда было приятнее смотреть на Оанууг.

Я снял с себя бронзовую басму с отчеканенным знаком императорской власти и протянул девушке. Та не пошевелилась. Тогда я своими руками надел басму ей на шею. Кожа Оанууг была прохладна и шелковиста. Мне нестерпимо захотелось прикоснуться к ней еще раз.

— Тебя никто не тронет, — сказал я. — Слышишь, никто. Клянусь молотом Эрруйема.