Борис Воробьев - Шествие динозавров

Но Сын Смерти обратил на него мертвые глаза. И, не позволив императору даже пошевелиться, закрыл его собой. А когда Умаам уже занес обагренное кровью копье для удара, Сын Смерти одним взмахом меча разрубил его гигантское туловище пополам. И Умаам умер. И не осталось больше ничего, что могло бы помешать Светоносному взойти на престол…»

Узорная Летопись. Двенадцатый белый свиток

Пересказ с зигганского В. И. Сорохтина.

Материалы и исследования по истории и этнографии

Опайлзигг, выпуск 1.

… — Мы ее создали.

Немая сцена. У меня голова идет кругом. Я соображаю с величайшим трудом. Со мной бывало такое пару раз — с глубокого, клинического похмелье… Зря я затеял собственный спектакль. Как хорошо, умильно, пристойно все было, когда я играл в их труппе!

— Я же говорю — шанс на миллиард. Уничтожив материк и тем самым обрубив исторические перспективы его населению, мы получили в полное распоряжение уникальный исследовательский полигон. Огромную лабораторию для социальных экспериментов. Никаких темпоральных искажений, никаких нарушений причинности. Материк Опайлзигг стерт — и с лица земли, и со страниц истории. У него нет будущего! Мы сможем смоделировать там любую общественную формацию и проследить ее развитие со всеми тупиками, заворотами или расцветами. Установить жесточайший тоталитарный режим и узнать наконец, что происходит с обществом за тысячу лет абсолютной диктатуры. Не понравится — откатить на несколько веков назад, подправить и увидеть, во что это выльется. Прояснить все детали любой модели социализма на выбор. Учинить коммунизм, что первобытный, что военный, что утопический. Светлое, так сказать, будущее… Узнать результаты, оценить — и проиграть ситуацию наново. Десять, сто, тысячу раз! — тут его заносит, и некоторое время он извергает невнятную абракадабру, что-то вроде: — Только шизуал отрешит такую экспериенцию, натуроздание один шанс дважды не скливит… — пока не спохватывается.

— Зачем это вам, хлопчики? — спрашиваю я уныло.

— Это же очевидно, Славик. Дураки учатся на своих ошибках, умные — на чужих. Теперь нам нет нужды производить рискованные опыты на самих себе. У нас для того есть прекрасный полигон. Богатая природа, смышленый народ. Мы ведь начали лепить социальные модели с рабовладельчества. Потом как-нибудь перейдем к феодализму. Возьмем из каждой формации все лучшее, удачное. И попробуем привить у себя. Приживется — заплодоносит… — он с маху бьет кулаком в стену и рычит: — Должны же мы, наконец, понять, почему здесь у нас сорвалось!

— Во-от оно что! — кричу я со злорадным торжеством. — Продули-таки историческое состязание! Не доказали преимуществ, не оправдали надежд и чаяний угнетенного человечества, и пролетарии всех стран послали вас к едрене-фене! А теперь в эндшпиле хотите отыграться!

— И хотим! Только не забывай, что это ваши товарищи пламенные революционеры проиграли дебют, — распугали интеллигенцию, выморили крестьян, стоили в нищете рабочих, а сами, стройными рядами и колоннами, с пеньем ушли в лагеря! А вы, коммунары в третьем поколении, завалили и миттельшпиль, ни к чему не имея способностей, кроме пустопорожней болтовни о гражданских свободах да возведения все новых и новых идолов!

— Да я-то при чем?!

— А ты — ни при чем! Ты, как всегда, в стороне, диссидент из сортира! Хотя тебе слаще сознавать себя над схваткой, эдаким олимпийским божком, разве не так?

— Не нравлюсь? Вот сам и вали в свою империю, лижи императорскую жопу…

— Да с удовольствием! Думаешь, приятно каждый раз выслушивать эти ваши истерики, ваши швейцерозные алесты ?! Стал бы я о вас мараться, кабы можно было самому!

— Отчего ж нельзя?

— А вот нельзя! — вопит он во всю глотку, наливая выпученные глазки дурной кровью. — Нельзя, и все тут! Темпоральное отторжение, мать его в душу. Келоид… Прошлое выплевывает нас из того региона, как обезьяна ореховую скорлупу. Не принимает нас. Закон подлости в чистом виде — нам туда нужно позарез, а пространство-время не пускает.

— Почему — подлости? Скорее — справедливости. Вы там круто нагадили, да еще захотели на собственном… урожай сиять. Но не вышло.

— Не вышло. Не вышло, Славик. А с вами — выходит. Ваше поколение — самое близкое к нам из тех, которые зигганская эпоха к себе допускает. Вот мы и дергаем вас к себе, тратимся на вас. Если нужно, я перед тобой сам на колени стану, всю лабораторию, весь центр сюда пригоню…