— Неужели вы такой жестокий, доктор?
— Это не жестокость. Это голая правда! Именно правда сделает вас свободной, а правда состоит в том, что вы извращаете любое, самое благородное, проявление женственности, низводя его до примитивного средства получения удовольствия не выше уровня чресел. Раскаяние поможет; искупление излечит. Гуманисты, мисс Карон, это прокаженные двадцать третьего века, но я — не Святой Франциск.
— Да, доктор Уотс.
— Чтобы обезопасить госпиталь от вашего дальнейшего хищнического истребления персонала, вашим акушером я назначил доктора Харольда Франкса. Доктору Франксу восемьдесят восемь лет.
Во время последующих бесед Фреда зондировала покрывавшую Уотса вечную мерзлоту, пытаясь найти под ней жилу нью-хемпширского гранита, напластованную такими слоями, как дом, церковь, материнство и родина. Он возмущался ее беременностью, как оскорблением благопристойности материнства, но она была слишком поглощена тем, что происходило внутри нее, и не стала указывать ему на противоречие между занятой им позой и его религиозной натурой: материнство — ни при каких обстоятельствах — не может быть непристойным, поскольку оно есть деяние Божье. Кроме того, она с головой ушла в чтение книг по международному праву, которые Уилма приносила ей из госпитальной библиотеки.
Слова о деянии Божьем обронил Ганс Клейборг, когда он пришел поговорить с ней за неделю до отправки космического корабля Соединенных Штатов «Ботани» в его последний рейс на Флору.
— Фреда, ваша беременность погубила нас. Я уверен, что существует возможность связи на уровне ДНК в последовательном процессе зачатие-опыление между орхидеей, вами, орхидеей и Полом. Вот мои формулы, описывающие, каким образом эта связь могла бы быть реализована, но теперь только деяние Божье или указ Президента могут предоставить вам возможность оказаться на Флоре. Конгресс никогда не пойдет на это, потому что Хейбёрн громким голосом воспротивится этому от имени всех замужних домохозяек.
— Ганс, я не думаю, что беременность меня погубила. В соответствии с Международным Соглашением 1998 года, находящийся в браке с отказником может выбрать проживание в местонахождении отказника.
— Вы и Тестон не женаты.
— Этим соглашением признаются браки, заключенные в рамках некодифицированного права, потому что брачные обычаи в разных странах различны, а у меня есть доказательство моей связи с Полом.
Она похлопала себя по животу.
— Возможно, — согласился он. — Но каковы шансы, что это его ребенок?
— Пятьдесят на пятьдесят между вами и Полом.
Казалось, он испугался.
— А психиатр, который переставил замок внутрь?
Фреда немного покраснела, но что было, то было.
— Я была образом его отца, а у него настолько отсутствовала реакция на своего отца, что женщина не могла бы от этого забеременеть.
Она знала, что Ганс ей поверил, потому что стал вдруг искать ее расположения. Он взял ее за руку и нежно спросил:
— Как ты себя чувствуешь, дорогая?
— Вроде хора у Еврипида, — призналась она. — Но ты — мой deus ex machina, мое божественное спасение. Я завишу от тебя, Ганс.
— Фреда, ты разрываешь меня надвое! Я, конечно, хочу помочь тебе, но если ты — мать моего ребенка, я никогда не позволю тебе отправиться на Флору. На Земле нет женщины, которую я обожал бы так же сильно, как…
Он держал ее за руку и склонялся к ней, и ее радовала интимность его голоса, но он вдруг дернулся назад. Его осенила какая-то идея.
— Существует возможность генного обмена, — сказал он взволнованно. — Это ретроградство, но тем не менее! Если ребенок мой, ты сможешь узнать это точно по его густо заросшей волосами голове. Все Клейборги рождались с длинными волосами; но если волосы будут красно-рыжими или если у малютки будут ярко-зеленые глаза, либо кончики пальцев будут немного вдавлены внутрь, если он будет пахнуть ванилью или иметь хотя бы один из этих признаков, немедленно требуй сделать анализ крови. Скажи им, чтобы проверили наличие следов хлорофилла. Если они будут, мы оба отправимся на Флору.
Ганс не только пытался приободрить ее. Его горячность была слишком подлинной, и это заставило ее молиться, чтобы ребенок оказался ребенком Пола. У Ганса другая дама сердца — его ум. Он совершенно позабыл о тех нежностях, которые ей нашептывал. Может быть, дело было в ее беременности, думала она, но ей очень недоставало нежных слов.
Он оставил ей копию своих расчетов, которые были понятны ей точно так же, как и теория Гольдберга об убывании энтропии. Будучи цитологом, она, конечно, должна бы была разбираться в уравнениях, но в данный момент ее больше заботило вязание пинеток.
Читать дальше