Джон Бойд - Опылители Эдема

После обеда она приняла душ, оделась в зеленое платье, так понравившееся Халу, и потратила на макияж на пять минут больше обычного. Она предвкушала удовольствие встречи с Гансом — удовольствие от ощущения значительного стратегического преимущества своего положения перед ним. Клейборг не годится на роль актера-любимца женщин при его росте метр с кепкой плюс сантиметров пятнадцать торчащих волос, которые бросаются в глаза, но он притягивает ее к себе, как пылесос, а его ум — просто какой-то волшебный фонарь.

Она следила за игрой теней от волшебного фонаря на стенах, пока комнату не окутал мрак. Она понимала, что если возлагаемые на ходатайство надежды не оправдаются, ее ждет еще одна милая беседа в кабинете Гейнора, возможно, с церемониальным чаепитием и обсуждением будущего Фреды Карон, и все это закончится предложением, неотвратимым, как нож гильотины.

— Фреда, может быть, вы почувствуете себя более счастливой в чисто исследовательской деятельности.

Когда-то в колледже у нее была подруга по комнате, вспоминала Фреда, девушка-католичка с беспечным характером, которая начинала девятидневную молитву через каждые двадцать восемь дней, и…

Зазвонил телефон. Ганс ждал.

— Приготовьтесь к шести порциям и обсуждению эксперимента Стенфорда-Хаммерсмита.

Сбежав по лестнице, она проскользнула в их угловую кабину и сказала:

— Прошлой ночью я перебрала. Моя норма — четыре порции.

— Как вы определяете вашу норму?

— У меня неприязнь к прикосновениям. Она проходит после четырех порций.

— Значит, ваши возможности эмпирически еще не определены. Вы только установили число порций, которое приводит вас в нормальное состояние. — Он выхватил из кармана счетную линейку и прищурился над ней в тусклом свете настольной лампы. — Судя по графику отражения, оптимум вашего настроения появляется где-то в районе пяти с тремя четвертями порций… Официант, два двойных мартини!

Это был первый в ее жизни мартини, и ей понравился появившийся в ушах металлический звон.

— Если это колокольчик, — сказала она, — то он отбивает очень чистую ноту… Скажите мне честно, Ганс: каковы наши шансы добиться открытия станции Гейнора на Флоре?

— Очень слабые.

— Боже мой! Если это не получится, доктор Гейнор будет винить меня.

— Такова его игра, — вырвалось у Ганса. — Когда вмешался Флот, Гейнор понял, что ходатайство потерпит неудачу, поэтому он сделал из вас голубку, которую подсадил в качестве мишени для орудий главного калибра Флота. Теперь в провале ходатайства будете повинны вы.

— Если вы мне друг, Ганс, почему вы согласились доверить мне представление ходатайства?

— Я полагал, что вы увидели в этом свой шанс привлечь к себе внимание Министра Сельского Хозяйства, присутствие которого ожидалось, и я считал, что красноречие Рози и ваше обаяние дадут прекрасный шанс всем нам. То, что Рози выкрутил шею, было перстом изменчивой судьбы. — Он сделал глоток и добавил: — Но я не могу себе представить, каким образом космическое умопомешательство оказалось на первом месте в программе наших действий.

— На него нас вывел Джеймс Беркли, — сказала она. — Он и я — первые кандидаты на пост руководителя Бюро, и он все время меня подсиживает.

— Не беспокойтесь о кознях Беркли, — сказал Ганс. — Вы получите оружие, способное вышвырнуть его из любого укрепления, и я покажу вам, как им пользоваться еще до окончания нашего вечера. В чем-чем, а в кабинетной политике психиатр со своей методологией оказывается в неблагоприятном положении.

— Раз уж речь зашла о психиатрии, что такое эксперимент Хаммерфорда-Стенсмита?

— Стенфорда-Хаммерсмита, — поправил он, не спуская глаз с ее бокала. — Вы еще не созрели.

— Вряд ли вы сможете поразить меня еще чем-то, после того, как обрисовали мне кабинетную политику в обнаженном виде. Я читала руководство «Как вести себя, чтобы продвинуться по службе». Но читать о поножовщине — это одно, а ощущать нож в собственной спине — совершенно другое.

— Потрясающее смещение по фазе между теорией и практикой, — сказал он. — Сейчас вы истекаете кровью. Рано или поздно вы научитесь получать удовольствие от удара и его парирования, в особенности от удара.

Она видела, что он выражается витиевато, но этот его язык как-то легко наводил на размышления.

Он наклонился вперед;

— Первое правило кабинетной политики, Фреда, заключается в том, что необходимо завести дружеские связи на каком-нибудь высоком месте. В Санта-Барбаре, чтобы уберечь нас от внутренней кабинетной политики, всем присвоен кабинет-министерский статус. Конечно, — добавил он загадочно, — мы все еще не оставляем практику внешней кабинетной политики, помогая нашим друзьям.