С тихим скрипом приоткрылась дверь, и в сарай вошел древний старик.
Он размеренно, насколько это было возможно при его хромоте, пошел к столу с ребенком. Чуть шуршала видавшая виды серая туника, и увесистая палка мелко подрагивала в нетвердой руке. Серые глаза старика ни на секунду не задерживали взгляд на одной точке. Зрачки метались, словно мухи в закрытой банке, перебегая с одного предмета на другой, и дальше на третий, совершенно бессистемно.
Старик недобро улыбнулся... Самый краешек его сухих тонких губ нервно подернулся кверху, и будто подвешенный на нитку, застыл, превратив лицо в ухмыляющуюся деревянную маску.
За окном раздалось гортанное карканье. А старик, все также неспешно, занес палку над ребенком. С ее кончика сами собой стали срываться слои дерева - еще, и еще, формируя... острие.
Теперь прямо в грудь младенцу был нацелен острый колышек.
По телу старика вдруг будто прошла волна, руки крепче сжали дерево, почти уже дрогнули в усилии мышцы...
Как вдруг в окно со всего маху влетела ворона. С гулким треском разбилось стекло, с острым звоном посыпались внутрь осколки, осыпая весь стол. Ворона упала прямо на ребенка и задергалась в шоке, пытаясь подняться.
Старик испуганной крысой шарахнулся в сторону. В его глазах вспыхнул животный ужас. Не отрывая взгляда он наблюдал, как израненная ворона, тяжело хлопая крыльями, неуклюже пытается подняться. Ее пронзительное карканье заполонило собой все помещение.
Старик попятился к стене и скороговоркой зашептал:
-Я не хотел, не хотел, не хотел... Это они, это они, это они...
Он вдруг споткнулся о выступающую половицу, вскрикнул и упал на пол, обронив свое нелепое оружие. А ворона, наконец, смогла подняться и тяжело вылетела в окно. Некоторое время, в округе эхом раздавалось ее возмущенное карканье.
Старик же дернулся к стене и вжался в нее, будто пытаясь слиться с ней и спастись от чего-то.
Он тяжело и хрипло дышал, его руки мелко дрожали. Зрачки расширились, заметались в глазницах еще беспокойнее, но вряд ли он вообще замечал сейчас окружающий мир. Казалось, он смотрел внутрь себя и видел там нечто такое, что пугало его до глубины души. Жуткая ухмылка с его губ исчезла, и теперь лицо выражало ужас пополам... с мольбой?
Он просидел так в углу, почти полчаса. Его тело постоянно сотрясала дрожь, а изо рта иногда вырывался судорожный хрип.
Но время шло, и старик потихоньку успокаивался.
Выровнялось дыхание, зрачки замедлили свой безумный бег. Впервые, его взгляд стал осмысленным.
Старик оглядел взглядом комнату, словно впервые ее увидел, и провел по лицу рукой, словно паутину с него снимая. Он тяжело поднялся и сделал шаг... Неудачно оперся на хромую ногу, вздрогнул и удивленно окинул ее взглядом.
- Все хуже и хуже... - пробормотал он.
Старик закрыл на секунду глаза, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя. По его телу вдруг прошла слабая судорога, чуть дернулась больная нога. А глубокие морщины на лице вдруг сами собой стали разглаживаться.
Человек молодел прямо на глазах, и вскоре древний старик превратился в пожилого мужчину.
Гораздо более легким шагом, и уже не хромая, он подошел к столу с застывшим младенцем и задумчиво повел над ним рукой.
Солнце, заглядывая в разбитое окно, мягко освещало комнатушку. В его лучах, старик напоминал пастыря с древних икон, который осеняет знаменем новорожденного.
Старик закончил свое занятие, со вздохом опустил руку. Задумчиво глянул в окно и только сейчас заметил что оно разбито. Его губы дрогнули в раздражительной усмешке, и, на мгновение, лицо снова стало похожим на безумную маску. А осколки стекла, подчиняясь взгляду старика... пожилого мужчины... вдруг поплыли другу к другу, собираясь вместе. Тихий шорох, легкий звон, и окно снова стало целым.
Старик посмотрел на младенца. И опять он будто перестал замечать окружающий мир. Что-то происходило сейчас у него в душе.
Пару минут он так стоял, пока, наконец, не решился. Он снова поднял руку над ребенком-статуей и тихо сказал, обращаясь к нему:
- Извини, парень, я делаю это для себя, так что тебе придется не сладко.
Старик на миг прикрыл глаза, звездочка в кристалле вдруг ярко вспыхнула. И тут же в комнате раздался громкий детский плач...
6 месяцев после старта "Пилигрима"
Город утопал в густой лазурной листве многочисленных деревьев. Летний ветер трепал их кроны, и, казалось, что вовсе и не листья волнуются, а морская гладь. Это "море" неохотно выпускало на поверхность синие и зеленые обветренные рифы домов, а солнце радостно играло в их окнах яркими бликами.
Читать дальше