Юрий Тамразов - Сету атум

Дыхание сбито, плевать. Бегу к широкой спине, на ходу орудуя шашкой. С разбега врезаюсь в троих противников, толкаю под описывающий круг ятаган. Мясо.

– Свои! – кричу Рамиддину в спину. – Свои, б..я!

Горец скользнул по мне взглядом, чуть задержался на шашке, оскалился. Решившие было окружать враги, словно единый организм, в испуге отскакивают от мускулистой фигуры горца. Воспользовавшись временным замешательством, кувырком влетаю в образовавшийся круг.

Занимаем оборону спина к спине. Клинки, опьяненные свежей кровью, засверкали с новой силой. Рамиддин закручивает ятаган по невероятным, сливающимся в единый смерч ударов, траекториям. Рубит. Рубит. Рубит. Я уже работаю колющими, пронзаю наступающих врагов насквозь. Махать шашкой сил нет. Почва становится скользкой от крови и внутренностей. Оплавленный взрывом песок багровую влагу не впитывает. Приходится балансировать, до боли впиваюсь пальцами ног в подошвы «пэцеловских» ботинок. Осклабившееся, заросшее жесткой щетиной, лицо промелькивает надо мной. Все-таки поскользнулся. Звонко хрустнули ребра – упал на бок. Времени нет. Упираюсь руками в кровавую слизь, резко вскидываю тело. Товарищ разрубает напополам одного противника, хватает здоровенной ручищей голову второго – сжимает, не выпуская треснувшего черепа, закручивает смертоносный ятаган в свободной руке, обрушивая сталь на третьего противника. Утробный рык – обезглавленные тела в багровых разводах опускаются на землю. Больше крови, больше слизи!

– Нэ зэвай, – хрипит горец, – пачты все.

Сил на ответ нет. Киваю.

– Эй, пролетарии! – подает голос старик. – Пролетайте.

Синхронно поворачиваемся на голос, видим, как дед выдергивает чеку, примеривается прокуренными зубами ко второй гранате. Больно ударяюсь челюстью о твердое, как гранит, плечо Рамиддина, перед глазами мелькает пейзаж. Горец, схватив меня в охапку, бежит прочь от возникающей ударной волны. Миг. Адский грохот. Стремительно приближается уже знакомая стена дома.

***

– Ты где так шашкой орудовать научился?

– Как тебя звать-то, малец? И, да. Ты сам откель будешь?

Горец и дед закидывают меня вопросами, пока я накладываю бинт на сочащуюся кровью рану. Странно, но Рамиддин говорит на чистом русском, от тяжелого акцента не осталось и следа. Горячка схватки ушла, схлынули лошадиные дозы адреналина, и боль ой как дает о себе знать. «Козлы, – перекатываю недовольные мысли в ноющей черепушке, – лучше бы помогли с бинтами».

– Стас я. Из Сочи, – затягиваю бинт покрепче, морщусь.

– Русский? – дед привстает с табурета, упирается мозолистыми ладонями в крепкую дубовую столешницу.

– Русский.

– Ах, ты ж… Шельмец! Ты бы знал, как мене эти горцы уже опротивели. То не делай, туда не бросай, – старик косится на Рамиддина, тянется под стол со счастливым прищуром. – Не понять им нашей метущейся души.

– А шашкой, – отвечаю на вопрос Рамиддина, глядя, как дед грохает о столешницу объемистую бутыль мутного самогона, дружески похлопывает по плечу своего товарища, мол, пошутил, – я первый раз рубил. Много тренировался с китайским оружием, как оказалось, разницы практически нет. Это, встречный вопрос, а куда делся Ваш акцент?

Вслед за самогоном на столе возникает плошка с квашеной капустой. Горец задумчиво скребет крепкими ногтями тяжелый подбородок, хмыкает, молча тянется к бутылю. Вцепившись крупными зубами в деревянную затычку, откупоривает емкость, наливает серую жидкость в массивный стакан.

– Контузия у Алиича. Как экстремальная ситуация, так акцент появляется. Может мозг силы бережет?

Дед ставит на стол еще два стакана, предварительно протерев их краем маскхалата.

Взрыв поставил точку в баталии. Меня, оглушенного и слабо понимающего, что произошло, Рамиддин поднял на второй этаж высотки. Теперь, скрипя невзрачными табуретками, сидим за кухонным столом. В ощерившемся осколками проеме кухонного окна видна панорама двора. То тут, то там бурой массой валяются тела. На месте детской площадки так и вовсе гора тел со слипшейся от крови шерстью. С трудом сдерживаю рвотный позыв, рвать некуда, нас окружают бетонные стены, иного убранства в кухне нет. Глядя на судорожные дергания моего кадыка, улыбается горец:

– В первый раз вот так, по-настоящему?

– Так – да. Раньше было не так… брутально. Это нормально?

– Что нормально? – похрустывая капустой, вклинивается в диалог дед. – Черти? Нет, это совершенно не нормально. Потому и сторожим. Ты, что, залетный?