Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры

Вскоре аггелы уже повсеместно вели свою пропаганду и открыто вербовали сторонников. Перечить им опасались – главным аргументом детей Каина были нож и пуля, причем убийства совершались с такой жестокостью, что люди просто немели от страха.

Когда Чрезвычайный Совет осознал наконец опасность, исходящую от этой полуподпольной организации, было уже поздно – аггелы имели в массах достаточно мощную опору и даже сумели проникнуть на территории, не контролируемые Отчиной. Игнорируя любые мирные договоры, они постоянно совершали набеги на соседей, что вынуждало тех к ответным действиям. Одним из самых последовательных и упорных противников каинизма был священный трибунал. Это был тот редкий случай, когда на борьбу с одним злом встало другое.

В условиях нарастания внешней и внутренней опасности Чрезвычайный Совет расписался в своей полной беспомощности. Перед тем как самораспуститься, он издал постановление о проведении всеобщих выборов главы государства. Всю власть опять предполагалось сосредоточить в одних руках.

Кандидатов в отцы поредевшей нации нашлось немало. Каждая деревня, каждая городская улица, каждый отряд самообороны выдвигал своего. Дело доходило до драк и перестрелок. В последний тур пробились двое – бывший секретарь Чрезвычайного Совета Юлий Булкин, отиравшийся у кормушки власти с младых ногтей, и мало кому известный, но нахрапистый гражданин по фамилии Плешаков, в прошлом пастух, счетовод захудалого колхоза, почтальон и киномеханик.

Если Булкин обещал упорядочить водоснабжение, умиротворить соседей, решить продовольственную проблему и обуздать эпидемии, то Плешаков в категорической форме заявлял, что после его прихода к власти все силы вернутся в первобытное состояние: луна и солнце появятся на небесах, день вновь станет сменяться ночью, восстановятся привычные годовые циклы, а Талашевский район возвратится на свое законное место. Не стоит и говорить, что Плешаков победил своего конкурента с подавляющим преимуществом.

Жена его не пожелала переселяться вслед за мужем в городскую резиденцию и вернулась к матери, сказав на прощание:

– Не хочу я, Федя, позориться перед людьми. Выгонят ведь тебя, да еще с каким треском. Ты же ни на одной работе больше года продержаться не мог.

Легенда гласит, что на эти слова своей недальновидной супруги всенародный голова ответил следующее:

– Дура ты. Из колхоза меня председатель выгнал, с почты – ревизор, из клуба – директор. А кто меня сейчас посмеет тронуть? Выше меня ведь никого нет, кроме господа бога, который, кстати, сам не что иное, как бесплотный дух и суеверие. Соображаешь?

– Соображаю, – вздохнула жена, решительно вскидывая на плечо узел со своим барахлом.

– На алименты не рассчитывай, – постращал он жену напоследок. – Я на народные средства жить собираюсь, а они все на строгом учете.

– Не знаю, на что ты жить собираешься, а вот на твои похороны я точно не приду, – она хлопнула дверью.

Прежде чем приступить к государственным делам, Плешаков набрал себе в охрану сотню отборных головорезов и потребовал личного врача, который должен был отвечать трем следующим условиям: женский пол, возраст до тридцати, блондинка.

В Талашевской больнице под этот строгий стандарт подходила одна только Верка. Так она стала личным врачом, а потом и невенчанной супругой первого лица Отчины. Ей представилась редкая возможность видеть кухню большой политики, так сказать, изнутри.

По привычке, приобретенной еще в те времена, когда он пас общественное стадо, Плешаков вставал рано и сразу углублялся в процесс законотворчества. Тут ему было полное раздолье, поскольку ни о юриспруденции, ни об экономике, ни тем более о международном праве он никакого представления не имел и руководствовался исключительно здравым смыслом, который в его, плешаковском, понимании являлся не чем иным, как верхоглядством и самодурством. Впрочем, его серость и необразованность с лихвой компенсировались неуемной энергией и редким упорством. Задумав очередное абсурдное мероприятие, Плешаков всегда доводил его до конца, чего бы это ни стоило Отчине и ему лично. А для того чтобы народ мог по достоинству оценить его титанические труды, Плешаков довел численность своей гвардии до тысячи человек, учредил тайную полицию, отдел пропаганды и агитации, а кроме того, запретил чтение литературы, идеи которой не совпадали с его личными. На все более или менее важные государственные посты он поставил преданных ему людей. (Будешь тут преданным, если попал из грязи в князи.) Внешними сношениями ведал бывший директор коневодческой фермы. Считалось, что на почве своей прежней профессии он сможет найти общий язык со степняками, которые, хоть и неоднократно опустошали Отчину, являлись ее основными союзниками в борьбе с клерикально-феодальной Кастилией.