Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры

Когда напряжение схватки достигло апогея – в одних районах были потеснены кастильцы, в других арапы, – в город ворвались отряды самообороны, по собственной инициативе бросившие свои дурацкие позиции, уже успевшие получить название «Линии Коломийцева». А тут еще пришел наконец обещанный состав, доставивший из Воронков местных ополченцев. После марша через привокзальную площадь их уже не нужно было вдохновлять на беспощадную битву.

Вскоре уличные бои приобрели характер многослойного пирога: в центре кастильцы и арапы уничтожали друг друга, а охватившие их плотным кольцом талашевцы били и тех и других. К тому времени, когда полуживая Верка, собственными руками похоронившая ребенка, выбралась из пакгауза, главной проблемой в городе была проблема уборки трупов. Каждому, кто добровольно вступал в похоронную команду, кроме шанцевого инструмента выдавали еще и по бутылке водки.

В разгромленную полупустую больницу Верка явилась с единственной целью – найти для себя какого-нибудь яда. Оставаться и дальше мишенью для стрел беспощадного рока, неизвестно за какие грехи выбравшего ее в жертвы, Верка не собиралась.

Однако ее перехватили уже на входе и почти силком затащили в операционную. Медперсонала катастрофически не хватало, и ее прежнюю работу теперь выполняли совсем несмышленые девчонки, а самой Верке пришлось взять в руки хирургические инструменты – извлекать пули, штопать раны, наводить порядок в распотрошенных утробах, ампутировать конечности.

Ее собственное горе растворилось в океане чужих несчастий, а постоянная, изматывающая, не проходящая даже во сне усталость не позволяла воспоминаниям бередить душу. Отмотав смену в операционной, Верка выпивала полстакана спирта и заваливалась спать – до следующей смены. Ела она то, что медсестры совали ей в руку, а мылась только потому, что хирург обязан мыться по долгу службы. Верка по-прежнему позволяла мужчинам пользоваться своим телом, но перестала дарить их ласками.

Между тем политическая ситуация в Талашевске вновь изменилась. Всем опостылевший Коломийцев погиб при загадочных обстоятельствах – говорят, был убит своею собственной охраной, и решено было заменить единовластие коллективным органом, Чрезвычайным Советом.

Жить от этого лучше не стало, зато отпала возможность тыкать пальцем в виноватого. В Совете заседало полсотни членов – на всех пальцев не хватит. Теперь любой, даже самый простой вопрос, например, о необходимости устройства в городе колодцев, превращался в глобальную проблему, которую можно было обсуждать до бесконечности.

Каждый член Совета считал своим долгом поделиться собственным видением проблемы, тем более что специалистов по рытью достаточно глубоких колодцев в городе все равно не было. Возникали и распадались фракции, одни группировки старательно подсиживали другие, доходило до публичных обвинений в измене и преступной халатности, вопрос передавался в специально созданную комиссию, его многократно ставили на голосование, но всякий раз зарубали еще на стадии обсуждения. Короче говоря, страсти бурлили, а талашевцы по-прежнему ходили за водой на обмелевшую речку, в которой все чаще появлялись крокодилы, покинувшие родную Лимпопо.

Примерно к этому времени можно отнести и зарождение в Отчине каинизма. Этому способствовало сразу несколько, как принято говорить, объективных факторов.

Во– первых: вакуум веры. После всего, что случилось, после Великого Затмения, после мора и жестоких побоищ верить в милосердного и всемогущего бога было бы просто смешно. Людей можно обмануть пустыми посулами, можно окунуть по уши в дерьмо, объясняя это высшей необходимостью, можно обобрать до нитки, пообещав в скором будущем золотой дождь, но нельзя бросать на произвол судьбы. Слепец, покинутый поводырем, или погибнет, или прибьется к другому поводырю, будь то хоть сам Сатана. До Сатаны, правда, дело не дошло, а вот божий послушник и братоубийца Каин пришелся как нельзя кстати.

Во– вторых: в Отчине успело вырасти целое поколение людей, никогда не державших в руках ничего, кроме автомата, и вовсе не собиравшихся менять его на плуг, мастерок или книгу. Этим орлам срочно требовалось идейное оформление своих, прямо скажем, кровожадных устремлений.

В– третьих: почти непрерывная распря с кастильцами, степняками и арапами отнюдь не укрепляла в народе добрососедских чувств, а наоборот, способствовала выработке стереотипа -чужая свинья хуже волка. Естественно, ни о каком смирении, всепрощении и милосердии в данных обстоятельствах не могло быть и речи. Зато пример первенца Евы, не простившего обид даже брату, вдохновлял.