Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

- Скоро будет совсем тепло, - сказал он.

- Мне и так тепло, - ответила она. - Надоело это одеяло. Такое оно колючее... Чему ты улыбаешься?

- Смешная ты. Наши бабы, когда ложатся в постель, разве что только валенки снимают. Знаешь, что я подумал о тебе в первый раз?

- Что?

- Уж больно хороша, да жаль, что грудь такая маленькая.

- Это не страшно. После родов станет больше.

- Мне сейчас так даже больше нравится. Сразу две можно целовать.

- Ну и целуй на здоровье.

- Скажи, почему ты выбрала меня?

- А почему ты выбрал меня?

- Это не ответ... Ты здесь одна такая, а похожих на меня много.

- Ты не похож на других. У тебя несчастные глаза.

- Разве?

- Но это раньше. А теперь счастливые. Слушай, а зачем эти татуировки. - Тут... и тут... И даже тут...

- Когда в нашем государстве рождается человек, ему сразу делают вот эту татуировку. "Не забуду мать родную". Видишь, она уже еле видна. Вот этот венок на плече означает, что я сподвижник. Когда стану соратником, к венку добавляются ленты. Портрет Силы Гораздовича должен быть у всех членов Кабинета Министров. Фигура Перуна - у всех волхвов. А про многие рисунки я и сам толком ничего не знаю.

- Ужас! И у женщин есть татуировки?

- И у женщин. Но в основном на спине... и ниже. Кстати, это считается красивым. Татуировками занимается специальное министерство.

- Пыток?

- Нет, культуры.

- Если хочешь, и я для тебя сделаю татуировку.

- Не надо. Тебе же будет больно.

- Не убирай руку... Вот так... Хорошо...

- А так?

- Тоже. У тебя добрые руки. И боль снимают, и усталость...

- Разве ты устала?

- Нет, что ты? Ведь до утра еще долго?

- Еще долго.

- А утром ты уйдешь?

- Да. Наверное.

- Не уходи. Мне будет страшно одной.

- С виду ты такая смелая.

- Разве что с виду. Я боюсь здешних людей, здешних идолов, здешних собак. Все на меня косятся. Губную помаду украли, расческу... Так тяжело бывает на душе.

- Зачем же ты тогда пришла?

- Об этом уже поздно говорить.

- Жалеешь?

- Нет. Теперь нет.

- Я никому не позволю тебя обижать.

- Но ведь и тебя самого могут обидеть.

- Пусть только попробует кто-нибудь... Какая у тебя нежная кожа здесь...

- Дурачок, не кусайся...

- Я съесть тебя хочу, а не укусить.

- Но только не целиком... Мы здесь будем жить?

- Не знаю. Вряд ли. Ведь это штаб.

- Но я не хочу возвращаться в министерство пропаганды.

- Я тебя туда и не пущу.

- А что же нам тогда делать?

- Ты станешь моей женой. По всем правилам. Перед людьми и богами. А потом мы построим свой дом.

- Думаешь, нам позволят?

- Конечно. У меня обязательно должен быть сын. Наследник.

- Печально, наверное, быть наследником министра обороны...

- Давай не будем об этом.

- Давай...

- На свете есть столько замечательных вещей. Например, вот эта...

- Ой, не щекотись!

- Ты вся прямо как сахар. Я и не знал до сих пор, что с женщиной может быть так хорошо. А как тебе со мной?

- Если тебе хорошо, значит, и мне.

- Этого мало. Я хочу, чтобы именно тебе было хорошо...

- Тогда давай попробуем вот так...

- Тебе так приятно?

- Да. А тебе?

- И мне...

- Только ты не спеши!

- Не могу! Не могу! Я умираю!.. Наташа, я умираю! Ох, как я тебя люблю!..

Первым, кого встретил Пряжкин, выйдя утром из штаба, был министр пропаганды.

- Куда девку спрятал, гад? - двигаясь параллельным курсом, но особо не приближаясь, спросил Погремушка.

- Не твое дело, - кратко ответил Пряжкин.

- Я тебе этого никогда не прощу! Так и запомни.

- Плевать я на тебя хотел.

- Смотри, чтобы кровью плевать не пришлось... Говори, отдашь ее или нет?

- Не собираюсь даже.

Несколько минут Погремушка молча трусил рядом, похожий на обезумевшего от голода полярного волка, а потом выкрикнул, хищно и в то же время жалко ощерившись:

- Ну и бес с тобой! Пользуйся! Мне ее во как хватило! Подбирай чужие объедки!

Пряжкин, до этого давший себе зарок стойко сносить любые посторонние инсинуации, наконец, не выдержал и бросился на Погремушку. Однако тот, не дожидаясь оскорбления действием, повалился посреди улицы и дико завопил:

- Убивают! На помощь! За что? Держите его!

Караульные у Усыпальницы насторожились. Случайные прохожие собрались в кучки. На башне часто и дробно ударили в рельс - вызывали подмогу. Пнув Погремушку валенком и до боли сжав челюсти, Пряжкин поспешил свернуть в ближайший переулок.

Министр бдительности принял его неожиданно холодно и подчеркнуто официально. Со времени их последней встречи случилось что-то чрезвычайное, и Зайцев, хоть и был порядочным лицемером, не собирался это скрывать.