Виктор Эфер - Похитители разума

— Я побежденный…

— Ага… Поляк?

— Да, я поляк, но почему вы так решили?

— Мне уже случалось видеть поляков и вы — довольно ярко выраженный тип.

— Если вы позволите мне высказать мое мнение — то вы тоже довольно ярко выраженный, не немецкий тип…

— Очевидно, вы имеете в виду несколько восточный разрез моих глаз?

— Да, отчасти, но больше — ваше поведение.

— То есть?

— Никакая уважающая себя чистокровная арийка и убежденная национал-социалистка не стала бы разговаривать с эдакой грязной скотиной, какую представляем собою здесь мы.

Магда слегка улыбнулась и снова взялась за шприц, как бы вспомнив о своих обязанностях.

— Итак, вашу руку…

Сливинский пожал плечами:

— Если нет более интересной темы, то не будем терять времени на эту. Зовите подручных… Да постарайтесь выбрать помускулистее. Со мною будет немало хлопот…

Магда, держа в руке приготовленный шприц с просвечивающей сквозь стеклянный корпус мутноватой жидкостью, не без интереса слушала реплики этого необычного унтерменша, произносимые с красивой модуляцией голоса. Он не сказал ничего особенного, он употреблял простые и даже грубые слова — но они звучат без оттенка так трудно переносимого Магдой хамства, такого обычного в устах ее первой и пока последней любви. «Вот здесь чувствуется порода и воспитание» — мелькнуло в уме. Да, в сущности жалко, что этот спокойный, выдержанный, хорошо воспитанный, светский и, видимо, неглупый человек, кроме всего, сложенный, как Антиной, несмотря на худобу, и красивый, как Нарцисс, находится здесь, в таком незавидном положении. Очень, очень жаль… Все эти Квазимодо, в том числе и ее отец, помешались на каких-то унтерменшах и одно присутствие такого человека начинает быть приятно Магде.

Не желая ничего подобного, она сделала сравнение. И образ гайдельбергского студента, еще к тому же высказывавшего какой-то весьма подозрительный интерес к отцу и его работам — медленно, но неуклонно стал блекнуть…

Подгоняемый Бределем, вошел следующий человек в полосатом. Магда положила шприц. Сливинский по-военному отдал честь.

Улыбнувшись за спиной Бределя и тряхнув волосами, Магда кивнула ему головой…

Закончив работу, Магда убрала стол, но перед ее глазами, как бы из темноты, мерцали оживленные и властные серые глаза.

Шли дни и Магда с некоторым нетерпением ожидала повторения прививки. Она быстро отпускала бессловесных, серых людей, привычным движением впрыскивая препарат и говорила Бределю, стоявшему за дверью: — следующий. — Сливинский оказался последним.

Когда он вошел и, слегка улыбнувшись, поздоровался, Магда опустила глаза и слегка покраснела… Она вдруг почувствовала себя школьницей: смущенной, робкой и не могущей связать нескольких слов. Чудесное, ей до сегодняшнего дня незнакомое, но почему-то приятно волнующее чувство.

Сливинский подошел ближе и улыбнулся.

— Присядьте, пожалуйста… — совсем не к месту проявила предупредительность Магда и следом подумала: «какая дура».

— Спасибо, — последовал тихий ответ, — к сожалению, к очень большому сожалению, мой визит не обязывает вас к такой любезности… Позвольте мне не воспользоваться ею.

Магда еще гуще покраснела, но, тряхнув кудрями, сказала почти вызывающе.

— Почему же «к сожалению»?

— Потому что вы могли бы быть очаровательной хозяйкой. Я дорого бы дал, чтобы увидеть вас в этой роли, которая несомненно вам больше к лицу, чем роль помощника в совершаемых преступлениях.

— Не говорите об этом, — очень тихо сказала Магда. — Вы не можете называть преступлением то — истинной сути чего вы не знаете.

— Какова бы ни была суть — но если пути к ней ведут через страдания людей — я не могу уважать такой сути. Я не спрашиваю вас, в чем она заключается, спрошу только, что заставляет вас делать эту… ну скажем, не совсем приятную работу… Ведь я не ошибусь, если выскажу предположение, что она не может доставлять удовольствие порядочной девушке?

— Вы правы. Удовольствия здесь очень мало, — вздохнула Магда. — Но… и вам ведь не доставляет удовольствия ваше положение, не правда ли?

— Если я верно понял — то вы делаете свою работу по принуждению?

Магда гордо вскинула голову.

— Вы, конечно, поняли неверно… Идите однако… Нет, постойте, возьмите эту простую булавку и сами уколите себе руку…

Сливинский долгим взглядом поглядел на девушку, сделал себе укол и молча пошел к двери. На пороге он обернулся.