Кейт Лаумер - Избранное. Т.1

Когда через полчаса мы снова тронулись в путь, я все еще удивлялся, почему я так поторопился спасти жизнь человеку, которого должен убить?

Три часа спустя мы расположились на ночлег. Когда мы устроились в вытоптанных в снегу ямах, было уже темно.

Джонни Гром сказал, что скорпионы больше не вернутся, но я все еще никак не мог успокоиться в своих поврежденных доспехах. У меня было ощущение, что я заживо похоронен в темной глубокой безвестной могиле. Потом я, должно быть, уснул, потому что когда я проснулся, в лицо мне лился бело-голубой свет.

Над вершинами хребта взошла внутренняя луна — Корнус, изрытый кратерами диск, почти полный и висящий так низко, что, казалось, до него можно допрыгнуть и со звоном стукнуться об него головой.

При лунном свете мы двигались достаточно хорошо, особенно если учесть, что подниматься нам приходилось по склону ледника.

На высоте в сорок пять тысяч футов мы достигли перевала и некоторое время смотрели на расстилающуюся внизу долину и возвышающийся за ней хребет. Он отстоял от нас миль на двадцать и при ночном освещении казался серебристо-белым.

— Может быть, за ним мы обнаружим их, — сказал великан.

Голос его стал каким-то бесцветным, как будто потерял тембр. Лицо у него, похоже, было обморожено и онемело от ледяного ветра. Вула скорчилась за его спиной, выглядя подавленной и старой.

— Вполне, — сказал я. — А может, за следующим, а может, за тем, что позади него.

— За этими хребтами лежат Башни Нанди. Если твои друзья оказались там, то их сон будет долог — да и наш с тобой тоже.

До следующего хребта было два перехода. К тому времени, как мы достигли его, луна достаточно высоко уже поднялась и освещала окрестности призрачным светом. Но вокруг не было видно ничего, кроме бесконечного льда.

Мы сделали на льду привал, затем тронулись дальше. Скафандр из-за повреждения разрегулировался и теперь причинял мне неудобства; у меня начали мерзнуть пальцы на правой ноге. И, несмотря на то что по дороге я то и дело принимал горячие концентраты, а в вену мне через определенные промежутки впрыскивались стимулирующие средства, я начал испытывать усталость. Конечно, не такую сильную, как Большой Джонни. У него был измученный и голодный вид, и он передвигал ноги так тяжело, словно к ним было привязано по наковальне.

Он по-прежнему позволял себе и собаке съедать более скромные порции пищи, а мне выделял даже больше, чем себе.

А я по-прежнему совал то, что не мог съесть, в кармашек в рукаве и смотрел, как он мучается от голода. Но он был очень вынослив: он слабел от голода медленно, нехотя уступая пядь за пядью.

В ту ночь, когда мы лежали за построенной им из снега загородкой, защищавшей нас от ветра, он задал мне вопрос:

— Карл Паттон, интересно, каково это — путешествовать в пространстве между мирами?

— Как в одиночном заключении, — ответил я.

— Тебе по душе одиночество?

— Какая разница? Это моя работа.

— А что тебе нравится, Карл Паттон?

— Вино, женщины и песни, — ответил я. — Но если что, то и без песен можно обойтись.

— Тебя ждет женщина?

— Женщины, — поправил я. — Но они не ждут меня.

— Кажется, ты немногое любишь, Карл Паттон. Тогда что же ты ненавидишь?

— Дураков, — сказал я.

— Так значит, это дураки послали тебя сюда?

— Меня? Меня никто никуда не посылал. Я всегда отправляюсь туда, куда сам пожелаю.

— Тогда, значит, тебя привлекает свобода. Нашел ли ты ее здесь, в моем мире, Карл Паттон? — лицо его было похоже на скорбную маску или на выветренную скалу, но голос, казалось, насмехался надо мной.

— Ты понимаешь, что погибнешь здесь, или нет? — я не собирался говорить этого, но слова вырвались у меня сами собой. И тон их показался мне безжалостным.

Он взглянул на меня так же, как делал это всегда, прежде чем заговорить, как будто старался прочесть что-то написанное у меня на лице.

— Человек должен когда-нибудь погибнуть, — сказал он.

— Тебе нечего делать здесь. Брось все это, возвращайся и забудь обо всем.

— Но ведь и ты мог бы сделать то же самое, Карл Паттон.

— Я?! Вернуться?! — воскликнул я. — Ну уж нет, благодарю. Я еще не закончил своих дел.

Он кивнул.

— Человек должен всегда доводить свои дела до конца. Иначе он ничем не будет отличаться от снежинки, гонимой ветром.

— Так ты, значит, думаешь, что это игра?! — рявкнул я. — Состязание?! Исполни или погибни, или, может быть, и то и другое вместе, и пусть победит сильнейший?